Прежде всего необходимо бросить взгляд на состояние главнейших источников по изучению внутренней истории Византии. Между тем как для IV, V и VI вв. имеется хороший и обработанный в научной литературе материал, который позволяет составить довольно ясное понятие о гражданском и военном устройстве империи при Диоклетиане и Константине и о реформах, имевших место в последующих веках до Юстиниана, для VII и следующих двух столетий, за весьма небольшими исключениями, мы совсем лишены современных литературных данных, по которым можно было бы судить о происходивших за это время постепенных изменениях в устройстве империи и в настроениях общества. В высшей степени любопытным обстоятельством нужно признать то, что в X в. в разных областях обнаружилась потребность закрепить письменными данными результаты предыдущего исторического движения. Это направление сказалось как в области внешней истории, так и по отношению к учреждениям Византийской империи и к гражданской и военной администрации.

Достаточно указать здесь на литературные предприятия, связанные с именем Константина Порфирородного, в которых, между прочим, нашли место не только современные ему произведения, но и такие, которые происходят из более раннего периода и по которым получается возможность составить понятие о постепенном происхождении того порядка вещей, какой господствовал в половине X в. [175] Не может быть сомнения, что редакторская деятельность Константина, как это было указано выше, служит характеристикой эпохи и показателем того, что на половину X в. всего правильней отнести рассмотрение внутреннего состояния империи.

Отнести сюда эту главу побудило нас то обстоятельство, что во II томе не нашлось для того места [176].

Ближайшая проблема заключалась бы в том, чтобы связать выработанные к X в. византийские учреждения с теми, которыми жила империя во время Юстиниана. Хотя эта задача в настоящее время не может быть систематически выполнена, но она уже затронута с разных сторон благодаря совершенно новому материалу, притекающему сюда, и притом оказавшемуся пригодным именно для самых темных периодов перехода к средневековому византинизму. Это, во-первых, свинцовые печати (моливдовулы), прилагавшиеся административными чинами к исходящим от них официальным актам и относящиеся во множестве к VII и VIII вв.

В какой мере X век удержал за собой характер завершения цикла предыдущего развития, это засвидетельствовано столько же обширными энциклопедическими предприятиями, соединенными с именем Константина, сколько попытками дать окончательное выражение посредством закрепления в официальном акте разным сторонам тогдашней жизни. Имеем в виду появление законодательных памятников, относящихся ко времени Льва Мудрого, многочисленных попыток составления руководств для судебной практики, переработки материала житий святых и многое другое, в чем нельзя не усматривать практическую цель закрепить письмом то, что подвергалось опасности быть забытым или утраченным в житейском обиходе [177]. Из этих памятников обращает на себя преимущественное внимание эдикт второй половины X в. о корпорациях или цехах города Константинополя, найденный в Женевской библиотеке ученым Николем в 1892 г. [178] Этот любопытный документ с тех пор не переставал занимать внимание специалистов и вызвал несколько новых и крупных работ, коснувшихся столько же вопроса о константинопольских цехах в X в., сколько внутренней организации цехов и их отношения к префекту города Константинополя, т. е. затронувших общую тему о внутреннем устройстве Византии. Ввиду указанного значения занимавшего нас памятника надо заметить, что и он относится к началу второй половины X в., становясь в ряд с упомянутыми выше сборниками и энциклопедиями, знаменующими эпоху в развитии византинизма и вместе с тем завершение того движения, которое было дано царями Исаврийской и Македонской династий.

1. Царь и подданные. Лишь в самых общих чертах можно обозначить правовое и государственное положение византийского императора и его отношение к населению империи. И это не потому, чтобы мы не располагали достаточными для этого наблюдениями, а скорей вследствие сложности влияний, лежащих в основании идеи Византийского царства. Царь (βασιλευς) византийской эпохи столько же ведет свое происхождение от римского императора, сколько от египетских фараонов — через посредство Птолемеев и сирийских диадохов. Одной из существенных особенностей Римской империи, унаследованной Византией, было отсутствие закона о престолонаследии, которым объясняется многое в государственном положении царя и от которого зависел а столь частая смена царей и династий. В реформах Диоклетиана, завершенных Константином, дано значительное преобладание восточным, именно персидским, правовым и государственным воззрениям, которые наложили свой особенный отпечаток на византийского царя и которым впоследствии, при постепенном разграничении Запада и Востока, суждено было развиваться далее и усиливаться новыми заимствованиями и дополнительными обрядами из Персии. В каком направлении шло это развитие, об этом свидетельствует прекрасный памятник начала V в. «Перепись административных чинов Западной и Восточной империи» [179]. Здесь император является уже вполне обособленным и стоящим вне связи с существующими государственными учреждениями, которые в нем имеют свой авторитет и источник своей власти. Будучи поставлен во главе всего населения государства как его владыка, император рассматривается как обладатель военной и гражданской власти и как законодатель. Организация императорского двора с огромным штатом чиновников и с целым рядом отдельных ведомств носила на себе явные следы устройства восточных монархий, и главнейше Персидской империи.

Из длинного ряда византийских царей, проведших империю через разнообразные опасности, многие нередко сами стояли на краю гибели. Хотя за немногими исключениями, представляющими при необеспеченности власти и отсутствии идеи преемственности ее по наследству замечательное по своей редкости явление, престол занимали лучшие люди из военного и лишь частию и в исключительных случаях из гражданского ведомства, но все же были периоды, в особенности в V и VI вв., когда царская власть, становясь предметом домогательства честолюбивых военных людей, готова была сделаться игрушкой в руках немногих или обратиться в военную диктатуру. Против этого зла боролись двумя способами: прежде всего входит в обычай система усыновления, при которой еще при жизни царя с согласия сената и войска назначался преемником ему усыновленный им из хорошо известных ему военных людей. Так, Юстин I передал власть своему племяннику Юстиниану, а по пресечении династии также посредством усыновления достигли царской власти военные люди Тиверий II (578) и Маврикий (582). Но с течением времени неудобства, соединенные с необеспеченностью престолонаследия, вызвали другие, более радикальные меры борьбы. С VIII в. нарождается новый принцип династий, т. е. возникает обычай передавать власть преемственно от отца к сыну. Так, в доме Ираклия власть переходила от отца к сыну в пяти поколениях (610–711), а в доме Льва Исавра — в четырех поколениях (717–797). Укреплению идеи наследственности способствовал, между прочим, вошедший в силу обычай, по которому уже с VII в. императоры находили полезным при вступлении на престол короновать и призывать к разделению с ними власти не только своего сына, но и всех сыновей и даже внуков. Так, царь Василий, достигнув власти, короновал трех своих сыновей. Этим, однако, не вводилось многовластия, ибо за старшим «великим» царем оставалась полнота власти, а прочие разделяли с ним почести, властью же пользовались в той мере, какая им предоставлялась личным расположением и доверием старшего царя. Самого выразительного обнаружения эта система достигла в X в. при Македонской династии, когда Константин Порфирородный «царствовал» по правам наследства, но не управлял делами и когда по смерти Романа II, при малолетстве сыновей его Василия и Константина, были призваны к власти даровитейшие военные люди всех времен Византии — Никифор Фока (963–969) и Иоанн Цимисхий (969–976), которые, сообщив империи небывалый внешний блеск, все же не решались посягнуть на власть прямых представителей Маке- донской династии, царевичей Василия и Константина. То же начало наследственности обнаруживается при последних представительницах династии в женской линии, при Зое и Феодоре, которые, будучи призваны к царской власти, сообщали ее в целом или в части избранным ими из числа служилого сословия супругам. В XII и последующих веках при Комнинах и Палеологах династические идеи получили полное преобладание, но это не спасло империю от разложения, имевшего причины не в том или другом положении царской власти, а в противоположности между провинциями и в сепаратных тенденциях составных частей населения, образовавших империю. По теории, византийский царь как прямой преемник и продолжатель серии римских императоров не имел равной себе под небом власти. Эта теория развита и обставлена патриархом Фотием, завершившим в своем Номоканоне учение о царском достоинстве и об отношении между властью царя и патриарха. Лучшие государи византийские, называвшие себя ромэйскими императорами, считали особенно высоким своим долгом заботиться о распространении империи до тех пределов, в каких она была при Августе и Константине. Юстиниан Великий, цари-иконоборцы, Никифор и Цимисхий, рыцарственные цари из дома Комнинов — все они озабочены были осуществлением этой мысли. Могущественным средством в руках царя для поддержания его авторитета был религиозный характер царской власти. Со времени Маркиана (450) вошло в обычай освящать вступление на престол церковным актом возложения царского венца от руки патриарха и помазания миром. Особенно резко выразил свой священный авторитет иконоборческий царь Лев III, сказав о себе в завязавшейся с папой переписке: «Я царь и первосвященник». Но, хотя не в такой грубой языческой форме, священный характер царства запечатлелся во всей практике византийских обрядов и придворных церемоний. Так приветствовали царя на Вселенских Соборах, так относились к нему в делах церковных и в вопросах вероучения. От многих императоров сохранились беседы и поучения на церковные и богословские темы. Религиозное начало, представителем коего был царь как носитель восточного православия, составляло главную связь между частями империи, столь различными по населяющим их народностям и по языкам. Как защитник и покровитель православия царь главные свои военные предприятия пронизывал религиозной идеей. Так, Ираклий, выступив против тиранствовавшего в империи Фоки, имел на своих кораблях образ Богоматери, заменявший военное знамя. Своим войнам против персов он придал выразительный религиозный характер и закончил свои походы популярнейшим церковным торжеством — воздвижением животворящего креста.