Пять лет спустя в бывшем стольном граде Русской земли побывал известный нам Плано Карпини. Он оставил нам достоверное описание Киевщины: «Когда мы ехали через их землю, мы находили бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавших на поле, ибо этот город был весьма большой и очень многолюдный; а теперь он сведен почти ни на что, едва существует там двести домов, а людей там держат они в самом тяжелом рабстве».

Отношения между русскими землями и Золотой Ордой, сначала западным форпостом Монгольской империи, а затем и самостоятельным степным государством, созданным потомками Джучи – старшего сына Чингисхана, обычно называют татаро монгольским игом, а Гумилев называл эти отношения русско татарским то «симбиозом», то «союзом». Суть этого симбиоза, напомним, в следующем. Татары вовсе не собирались устанавливать свою власть над Русью, потому что у них было слишком мало сил. Но Руси угрожало наступление агрессивных европейских государств – Швеции, Дании, Ливонского ордена, и мудрый Александр Невский заключил союз с ханом Батыем, побратался с его сыном Сартаком, заставил корыстных и недальновидных русичей выплачивать татарам дань, а взамен татары стали защищать Русскую землю от немцев, шведов, литовцев. Так благодаря симбиозу с татарами сохранилась и со временем расцвела самобытная русская культура, укрепилась православная церковь. В общем, русские платили татарам не дань, а за свою безопасность, а татары свои деньги честно отработали, да и платили им русские не так много.

Немудрено, что все разумные русичи должны были радоваться такому «союзу с Ордой». Воевать же с татарами могли только люди бездарные, глупые, недальновидные, да просто пьяные. Новгородский князь Василий Александрович, поддержавший антимонгольские выступления горожан, по словам Гумилева, был «дурак и пьяница», хотя ни об умственных способностях князя, ни о пристрастии к алкоголю историкам ничего не известно. Новгородским смутьянам по приказу Александра Невско го выкалывали глаза. Гумилев интерпретировал мотивы князя следующим образом: «Глаза человеку все равно не нужны, если он не видит, что вокруг делается».

Суздальцы, которых в 1377 году разбил на реке Пьяне ордынский царевич Арапша (Арабшах), «все были пьяны». Москвичи, оказавшие в 1382 году войскам хана Тохтамыша сопротивление, по словам Гумилева, хотели «только выпить и погулять», а когда «был выпит весь запас спиртного», решили наконец «договориться с татарами». То есть протрезвели.

На самом деле о пьянстве москвичей в 1382-м говорится только в Новгородско-Софийском летописном своде: его составители оправдывали митрополита Киприана, который бросил свою паству на произвол судьбы и бежал из Москвы перед нашествием татар. В других источниках ничего подобного нет. Гумилев, так любивший покритиковать летописцев, здесь почему то без критики принимает однуединственную, видимо, близкую ему точку зрения.

Столь «свежий» взгляд на историю России возмутил историков. Первые дискуссии о татаро-монгольском иге начались еще в конце семидесятых – начале восьмидесятых. Но самым ярким и талантливым критиком Гумилева оказался не профессиональный историк вроде Кузьмина, Лурье или Толочко, а русский писатель Владимир Алексеевич Чивилихин, автор книги, которая навеки останется в истории русской культуры. Речь – о романеэссе «Память».[48]

Эта книга не поддается пересказу. Жанровые рамки романа эссе объединили автобиографическую прозу, литературоведческие изыскания (об авторстве «Слова о полку Игореве»), публицистику и несколько исторических исследований, весьма профессиональных, со ссылками на источники, с разбором историографии вопроса. Поражает их размах: от судьбы малоизвестных декабристов до древнейшей истории славян. Сам Чивилихин называл композиционным центром книги героическую оборону Козельска, маленькой деревянной крепости, которая на семь недель задержала войска Батыя и Субудай-багатура. История монгольского похода на Русь и борьба русских людей против татаро-монгольского ига занимает добрую половину второй части романа.

Чивилихин скромно не называет себя историком, но признается, что предпочитает изучать прошлое Руси не по сочинениям Карамзина, Ключевского, Соловьева, Насонова (хотя историографию знал прекрасно), а непосредственно по русским летописям. Судя по этой книге, Чивилихин стал очень хорошим знатоком русского летописания. По крайней мере, если сравнить его с доктором исторических наук, главным героем нашей книги.

Чивилихин, исследователь добросовестный, даже дотошный, внимательно изучил сочинения Гумилева. В пассионарной теории этногенеза, правда, он совершенно не разобрался, да она Чивилихина и не заинтересовала. Другое дело – «кавалерийский рейд» Батыя и русско-татарский «симбиоз».

Вот Чивилихин цитирует Гумилева: «Две кампании, выигранные монголами в 1237-1238 и 1240 гг., ненамного уменьшили русский военный потенциал. Например, в Великой Руси пострадали города Рязань, Владимир и маленькие Суздаль, Торжок и Козельск».

«Две короткие фразы, но сколько в них пренебрежения очевидными данными истории, сколько сознательно передернутых фактов, сколько оскорбительного для наших предков, а значит, и для нас!» — негодует Чивилихин.

«Что бы вы подумали, дорогой читатель, — продолжает автор "Памяти", — если б вдруг узнали, что в 2700 году, то есть также через семьсот с лишним лет после событий, некий ученый напечатает на нашей с вами родине книгу, в которой сделает следующее сенсационное открытие: за несколько кампаний, "выигранных" немецкими фашистами в 1941-1942 гг., пострадали города Минск, Сталинград и маленькие Торжок, Жиздра и Козельск? Такое сравнение при всей его полемичности хорошо иллюстрирует методику Л.Н.Гумилева. Ведь почти во всех русских городах орда полностью уничтожала жилища и население, включая, как сообщается в летописях, младенцев, "сосущих млеко"».

Чивилихин подметил не исторический, а лингвистический метод Гумилева. Такой метод применяют, чтобы ввести в заблуждение собеседника, не покривив душой и не погрешив против истины. Этим искусством в совершенстве владеют опытные политики и высококлассные журналисты. Вот как рассказывает о таком «литературном» методе русский писатель Георгий Владимов.

Иван Степанович Конев поставил памятник в честь разгрома Корсунь-Шевченковской группировки немцев и велел выбить на пьедестале надпись, которую сам же и сочинил: «Не будучи филологом – и против истины не греша, — замечает Владимов, — он проявит, однако, немалую тонкость в понимании русской фразеологии, где подлежащее и сказуемое имеют решающее преимущество перед вялым дополнением: "Здесь танкисты 2-го Украинского фронта под командованием генерала армии И.С.Конева пожали руки танкистам 1-го Украинского фронта под командованием генерала армии Н.Ф.Ватутина, тем самым завершив окружение вражеской группировки немецко-фашистских войск…"»