неделю. Частота припадков зависит от внешних условий жизни. Если он жил в сносных условиях и не волновался, тогда припадки прекращались на много месяцев… Самый припадок сопровождался потерей сознания, гиперемией лица и общими судорогами. После припадка он ощущал боли в мускулах, забывая все, что происходило раньше (амнезия.) Кроме того, он переживал еще типичную психическую ауру, которая переживалась им как “несказанное чувство счастья”, “чувство близости Бога”. Также Достоевский переживал сумеречные состояния». (Сегалин, 1926в, с. 174–176.)

«Эпилепсия Достоевского относится безусловно к разряду гипофизарных эпилепсий несмотря на то, что она принадлежит к более тяжелым формам эпилепсии, ибо помимо эпилептических припадков, сумеречных состояний и постэпилептических тяжелых состояний характер Достоевского имел много эпилептических черт и должен быть отнесен в целом к группе эпилептических характеров». (Галант, 19276, с. 209.)

[После 1867 г.] «Прежние, почти еженедельные припадки с каждым годом становились слабее и реже. Вполне же излечиться от эпилепсии было немыслимо, тем более, что Федор Михайлович никогда не лечился, считая свою болезнь неизлечимою». (Достоевская, 1971, с. 96.)

«Ни в детстве, ни в юности (то есть до начала серьезных занятий словесностью) никаких признаков эпилепсии у Достоевского не наблюдается… Внимательный наблюдатель, он совершенно отчетливо характеризует свое состояние 1845—49 гг. как душевную болезнь. Он избавится от нее только на каторге, которая, по его словам, обновит его физически и духовно. Но ведь именно на каторге — опять же по его собственному счету — настигнет его эпилепсия. Как примирить эти, на первый взгляд, несовместимые вещи? Одна ли болезнь вытеснила другую? Или за счастливое исцеление от “болезни нравственной” пришлось заплатить столь высокую цену? Он, кажется, вообще не склонен рассматривать эпилепсию в качестве душевного, то есть чисто психического, заболевания. “Болезнь нравственная” оказалась излечимой. Против падучей не нашлось никаких средств». (Волгин, 1991, с. 421.)

«Он бывал совершенно невозможен после припадка: его нервы оказывались до того потрясенными, что он делался совсем невменяемым в своей раздражительности и странностях… Достоевский безмерно страдал от эпилепсии, но и дорожил ею как даром, как источником провидческого дара… В каждом его ро мане по эпилептику, и они тоже наделены даром вестиичества». (Гарин. 1994, т. 4, с. 117.)

«…Нам кажется в какой-то степени обоснованным подозрение о наличии элементов демонстративности, частичной нарочитости у Достоевского в его припадках… Достоевский, интенсивно лечившийся по поводу заболевания легких, кишечника и других соматических расстройств у различных специалистов самого высокого ранга, как в России, так и за рубежом (включая Боткина, Экка и т. д.), по поводу “падучей” (эпилепсии) за медицинской помощью почти не обращается. Он ограничивается консультациями у своих друзей-врачей Яновского и Ризеи-кампфа, не являющихся узкими специалистами по психоневрологии… Мы предполагаем следующий диагноз: симптоматическая эпилепсия при последствиях легко протекающего органического заболевания головного мозга, сопровождающаяся пограничными психическими расстройствами невротического уровня… Не отвергая истерический радикал невроза, проявляющийся как в особенностях припадков, так и в первую очередь в богатстве воображения, доходящего до театральности, необходимо отметить, что и другая симптоматика неврозов (астения, тревожная мнительность с навязчивыми страхами, суеверность) были представлены в его переживаниях». (Кузнецов, Лебедев, 1994, с. 36–37. 44, 45.)

«…Все проявления болезни писателя гораздо лучше и проще объясняются с точки зрения одного заболевания — истерии, чем если предположить у него наличие двух болезней, и притом эпилепсии, для которой не хватает очень многих существеннейших признаков». (Ермаков, 1999, с. 355.)

«Судя по описаниям изменений личности, по особенностям приступов, вызывавших чувство остановки времени и быструю смену исключительно ярких зрительных образов, Достоевский страдал правосторонней височной эпилепсией. Время приближения припадка, видимо, сопровождалось у Достоевского избыточно высокой активацией правого полушария. После же припадка наступали понижение активности правого и реципрокная активация левого полушария, приводившие к обостренной способности комбинировать и деформировать хранящиеся в памяти образы». (Николаенко, 1996, с. 18.)

Особенности творчества

«Человек всю жизнь не живет, а сочиняет себя, самосочиияется».

Ф.М. Достоевский

«Потрясение, испытанное перед гибелью, превратило Достоевского в гения. Причем не только в литературе, но и в философии, религии, естествознании. Пожалуй, никто из писателей не сравнится с ним в прозрении будущего». (Грушко, Медведев, 2000. с. 105.)

«…Гений Достоевского, благодаря именно болезненности, проникал в мир со стороны, прежде никому недоступной. Другого подобного случая — сочетания высшей гениальности с душевной болезнью, — вероятно, и не знает мировая литература». (Бурсов, 1969, с. 86.)

«Один из русских психиатров, проф. Чиж, в своем этюде о Достоевском как психопатологе насчитывает в числе персонажей романов и повестей Достоевского более тридцати душевнобольных… Один из современных критиков Достоевского, Михайловский, называет талант знаменитого писателя “жестоким талантом” и так определяет его характерные особенности: “Жестокость и мучительство всегда занимали Достоевского и именно со стороны их привлекательности, со стороны как бы заключающегося в мучительстве сладострастия… Его очень мало занимали элементарные грубые сорта волчьих чувств, простой голод, например. Нет, он рылся в самой глубине волчьей души, разыскивая там вещи тонкие, сложные — не простое удовлетворение аппетита, а именно сладострастие злобы и жестокости. Эта специальность Достоевского слишком бросается в глаза, чтобы ее не заметить… Достоевский чрезвычайно интересовался различными проявлениями жестокости и необыкновенно тонко понимал то странное, дикое, но несомненно сильное наслаждение, которое некоторые люди находят в ненужном мучительстве <…> именно в сфере мучительства художественное дарование Достоевского достигло своей наивысшей силы”». (Баженов, 1903, с. 27.)

«Нельзя говорить, что герои его романов — натуры исключительные, патологические: сам он их такими не признает, сам он думает, что именно в этой исключительности — правило, что в этой недужной обостренности и возбужденности духа и состоит жизнь каждого нормального сердца…» (Айхенвальд, 1998. т. 1, с. 241.)

«Нет сомнения, что, как бы болезнь ни угрожала духовным силам Достоевского, его гений теснейшим образом связан с нею и ею окрашен».. (Манн, 1961, с. 333.)

«Так проникновенно и глубоко, заинтересованно заглянуть в тайны переходов от здоровья к болезни Достоевский, на наш взгляд, смог прежде всего как сын врача, навсегда включивший “врачебную” пытливость в структуру своего человековедения. В этом, а не во фрейдовской концепции “эдипова комплекса” Достоевского и не в наличии у него “священной болезни”, истоки своеобразия его гения, сумевшего органически включить проблему здоровья в свой неповторимый художественный мир». (Кузнецов, Лебедев, 1994, с. 46.)

«Со смещенной из-за психопатологии точки зрения видится многое такое, чего не замечают нормальные люди; благодаря своей