на него, прошла вперед и переступила порог небольшой, но красивой комнаты. Стена за узкой, заваленной мягкими игрушками кроватью, была украшена искусной, выполненной вручную росписью. На полках сверкала гирлянда, придавая волшебное очарование рядам компакт-дисков с поп-музыкой.

В углу этой уютной комнаты стоял домик Барби. На подоконнике разместились три фотографии: широко улыбающийся Руш, еще без седины, у него на плечах — хорошенькая веселая девочка с мягкой игрушкой в руке; опять Руш, но совсем еще молодой, с красавицей-женой держат вместе их крохотную дочку; та же девочка на снегу рядом со знакомым домиком, но в совершенно незнакомом саду. Судя по всему, пытается ловить языком снежинки.

Наконец Бакстер опустила глаза и посмотрела себе под ноги. Она стояла на спальном мешке, расстеленном на пушистом ковре возле кровати. В изголовье лежал синий костюм Руша, аккуратно разложенный, чтобы не нарушать царившего в комнате идеального порядка.

Она вытерла глаза.

— Но… он же все время им звонит, — прошептала она, испытывая почти физическую боль, — его жена ответила мне по телефону, да и потом, ты сам говорил, что слышал…

Тут она поняла, что Эдмундса рядом нет, и осеклась.

Она взяла с кровати пингвина с глупой рожицей и узнала в нем мягкую игрушку с фотографии. На нем была оранжевая шерстяная шапочка, очень похожая на ее собственную.

Мгновение спустя в пустом доме зазвучал женский голос:

— Здравствуй, любимый, ты даже не представляешь, как мы по тебе соскучились!

Бакстер положила пингвина на кровать, в замешательстве прислушиваясь к смутно знакомому голосу, который становился все ближе — до тех пор, пока на пороге комнаты не встал Эдмундс с мигающим автоответчиком в руках.

— Элли, пожелай папе спокойной ночи…

Наконец короткий звуковой сигнал возвестил об окончании сообщения, и Бакстер с Эдмундсом остались в гробовой тишине.

— Твою мать… — вздохнула Бакстер и пошла к лестнице.

— Всем покинуть дом! — приказала она.

В дверных проемах появились недоуменные лица.

— Вы не ослышались: всем покинуть дом!

Вместе с недовольными оперативниками она спустилась по лестнице, прошла мимо сидевшего в коридоре Руша, проводила их до выхода и выставила на улицу под дождь. Эдмундс, уходивший последним, остановился у выбитой входной двери и спросил:

— Тебя ждать?

— Нет, — сказала она, благодарно улыбаясь, — поезжай домой.

Когда они остались одни, Эмили, не говоря ни слова, села на грязный пол рядом с Рушем. Он, по всей видимости, был мыслями так далеко, что ничего не заметил. В отсутствие двери яростный дождь принялся заливать дальний конец коридора.

Несколько минут они сидели молча, потом Бакстер все же набралась смелости и решительно заявила:

— Я дерьмо! Полное и безоговорочное дерьмо.

Руш повернулся и бросил на нее взгляд.

— Этот рыжеволосый ботаник, этот зануда, который только что отсюда ушел, — начала Эмили. — Он единственный, кому я могу доверять во всем этом гребаном мире. Вот так. Больше никому. Я не доверяю даже своему парню. Мы уже восемь месяцев вместе, а я по-прежнему ему не доверяю. Я получаю отчеты о его финансах, потому что боюсь, что он может использовать меня, может причинить мне боль или… даже не знаю, что еще. Я жалкое существо, правда?

— Да, — задумчиво кивнул Руш, — действительно жалкое.

Они улыбнулись. Бакстер еще крепче обхватила себя руками, чтобы согреться.

— Это произошло вскоре после того, как мы купили эту развалину, — начал агент, обводя глазами полуразрушенный дом, — поехали в центр. Элли… снова заболевала… ее маленькие легкие… — он умолк, глядя, как дождь в конце коридора набирает силу. — Четверг, 7 июля 2005 года…

Бакстер ахнула и закрыла рукой рот — эта дата прочно сидит в памяти каждого лондонца.

— Мы ехали к врачу на Грейт-Ормонд-стрит. Сидели в метро, как самые обычные пассажиры. И тут все перестало быть обычным. Люди кричали. Кругом дым и пыль, они разъедали глаза. Но все это не имело значения, потому что я все еще держал дочку на руках — она была без сознания, но дышала. Ее маленькая ножка неестественно выгнулась…

Руш остановился, чтобы собраться с духом.

Бакстер не двигалась и молча ждала продолжения, все так же прикрыв рукой рот.

— Потом я увидел жену, она лежала недалеко под грудой обломков, в том самом месте, где на нас обрушилась крыша. Я знал, что спасти ее уже нельзя. Знал наверняка. Но все равно должен был попытаться. Тогда еще можно было вынести Элли. Люди побежали по туннелю в сторону Рассел-сквер. Но ведь без боя сдаваться нельзя, да? Я хватаюсь за эти железные листы без всякой надежды хотя бы сдвинуть их с места, хотя в действительности должен как можно скорее вынести Элли. Везде был дым и копоть: она не смогла с этим справиться. А потом, как это всегда бывает, обваливается еще один фрагмент крыши. Все, кто остался, запаниковали. Я тоже. Я хватаю Элли и бросаюсь в тоннель за остальными, но в этот момент кто-то кричит, что рельсы все еще могут быть под напряжением. И все остаются на месте. Я знаю, что могу вынести ее и спасти, но просто стою и жду, потому что никто не уходит. Никто. Толпа приняла решение, и я бездумно ей подчинился. Я не вытащил ее вовремя. Мог… но не вытащил.

Бакстер не могла говорить. Она вытерла глаза и просто неотрывно смотрела на Руша, удивляясь, что он нашел в себе силы жить дальше после всего случившегося.

— Я знаю, вы обвиняете меня в том, что я бросил Кертис в той жуткой церкви, но…

— Нет! — перебила его Бакстер. — Уже не обвиняю, нет.

Она нерешительно дотронулась до его руки. Ей было грустно, что она такая неловкая, — ей очень хотелось его обнять, но она не решалась.

— У меня просто не было права повторить второй раз ту же самую ошибку, понимаете? — сказал Руш и провел рукой по своим седеющим волосам.

Бакстер кивнула. В этот момент сработал таймер, и в углу зажглась лампа.

— Ну что же, теперь ваша очередь, — с вымученной улыбкой произнес он.

— Я отпустила Волка… простите, детектива Коукса, — уточнила она, — отпустила, и все. Сначала надела на него наручники… Подкрепление было уже на подходе… а я дала ему уйти.

Руш кивнул с таким видом, будто и сам это подозревал.

— Почему?

— Не знаю.

— Неправда, знаете. Вы его любили?

— Не знаю, — честно ответила она.

Руш тщательно обдумал следующий вопрос:

— Как вы поступите, если когда-нибудь встретите его опять?

— По идее, мне полагается