Этюды, написанные маслом. Ноэль давно подозревал об их существовании и даже делился своими подозрениями с Оливией; он искал их в доме матери, но так и не нашел. Оливия повернула голову и посмотрела на брата через стол. Он сидел очень бледный, неподвижно, как изваяние. Щека возле правого уха подрагивала в нервном тике. Интересно, сколько он будет сидеть молча и когда взорвется, чтобы выразить бурный протест, подумала она.

— «…„У источника“, „Базар в Тунисе“, „Любовное письмо“…»

Где же они были все эти годы? В чьих руках? И как и откуда появились?

— «…„Душа весны“, „Утро петуха“, „Сад в Аморетте“…»

Больше Ноэль вынести не мог.

— Где они были?! — Голос его от возмущения стал резким и грубым.

Мистер Эндерби, несмотря на то что его так грубо прервали, сохранил невозмутимое спокойствие. Возможно, он ожидал от Ноэля подобной выходки. Он посмотрел на него поверх очков:

— Разрешите, я дочитаю до конца, мистер Килинг. А потом все объясню.

Воцарилось неловкое молчание.

— Продолжайте.

Мистер Эндерби не спеша продолжал:

— «…„Морской бог“, „Подарок“, „Белые розы“ и „Тайное убежище“. В настоящее время эти работы находятся у мистера Роя Брукнера из фирмы „Бутби“, занимающейся продажей произведений искусства, Нью-Бонд-стрит, Лондон, но предназначены для отправки на аукцион в Нью-Йорк при первом удобном случае. Если я умру до того, как они будут проданы, то они переходят к Данусу Мьюирфильду, и ему решать, продавать их или оставить у себя». — Мистер Эндерби откинулся на спинку стула и ждал, готовый выслушать любые замечания.

— Где они были? — повторил Ноэль.

— Много лет ваша матушка хранила их в глубине гардероба в спальне. Она поместила их туда сама и заклеила обоями, чтобы их нельзя было найти.

— Она не хотела, чтобы мы знали о их существовании?

— Я не думаю, что она спрятала их от своих детей. Скорее, от мужа. Миссис Килинг нашла эти этюды в старой мастерской отца в доме на Оукли-стрит. В то время семья испытывала денежные затруднения, и ей не хотелось продавать работы отца, чтобы просто иметь деньги на текущие расходы.

— Когда же они нашлись?

— Она пригласила к себе домой мистера Брукнера оценить и, возможно, продать две другие работы вашего деда. В тот же день она показала ему папку с этюдами.

— А когда вы узнали об их существовании?

— Миссис Килинг сама рассказала мне об этих этюдах в тот день, когда приехала добавить к завещанию дополнительное распоряжение. За день до смерти. Вы что-то хотели сказать, миссис Чемберлейн?

— Да. Я ни слова не поняла из того, что вы здесь говорили. Мне непонятно, о чем идет речь. Никто никогда не рассказывал мне про эти этюды. Я о них в первый раз слышу. Из-за чего весь этот переполох? И почему Ноэль придает им такое значение?

— Потому что они дорого стоят, — буркнул Ноэль, теряя терпение.

— Черновые наброски? Мне казалось, их обычно выбрасывают.

— Их выбрасывают только дураки.

— И сколько же они стоят?

— Четыре или пять тысяч каждый. А их четырнадцать. Четырнадцать! — вдруг крикнул он Нэнси, как будто она была глухая. — Ну-ка, посчитай, если ты вообще можешь производить элементарные арифметические действия, в чем я очень сомневаюсь.

Оливия быстро прикинула в уме. Семьдесят тысяч фунтов. И хотя поведение Ноэля было просто непристойно, ей стало его жалко. Он ведь был уверен, что этюды где-то здесь, в «Подмор Тэтч». И даже в одну из суббот провел целый день, мрачный и дождливый, разбирая чердак якобы для того, чтобы освободить его от лишнего хлама, а на самом деле занимаясь поисками этюдов. Любопытно было бы узнать, догадывалась ли Пенелопа об истинных причинах его усердия, и если да, то почему она ничего не сказала. Возможно, потому, что Ноэль был вылитый отец и она не вполне ему доверяла. И потому просто передала их в руки мистера Брукнера, а за день до своей смерти решила оставить Данусу.

Но почему? Почему именно ему?

— Мистер Эндерби… — Это были первые слова Оливии с тех пор, как тот начал читать дополнительное распоряжение. Мистер Эндерби был рад услышать ее спокойный голос и внимательно слушал. — Мама объяснила как-нибудь, почему она завещает этюды Данусу Мьюирфильду? Я хочу сказать, — Оливия осторожно выбирала слова, не желая показаться недовольной или жадной, — что они были ей очень дороги, это очевидно… а Дануса она знала очень недолго.

— Я не могу ответить на этот вопрос просто потому, что не знаю ответа. Этот молодой человек очень ей нравился, и, наверное, она хотела ему помочь. Кажется, он мечтает открыть свое небольшое дело, и ему нужен начальный капитал.

— Мы можем оспорить это дополнительное распоряжение? — спросил Ноэль.

Оливия повернулась к брату.

— Мы ничего не собираемся оспаривать, — решительно сказала она. — Даже если бы по закону мы имели такую возможность. Я не желаю об этом слышать.

Нэнси, мучительно производившая в уме какие-то подсчеты, вдруг вступила в разговор:

— Но пять умножить на четырнадцать будет семьдесят. Вы что, хотите сказать, что этот молодой человек получит семьдесят тысяч фунтов?

— Да, миссис Чемберлейн, если он решит продать этюды.

— Но это же неправильно. Мама его почти не знала. Он работал у нее в саду. — Нэнси понадобилось всего несколько минут, чтобы довести себя почти до истерики. — Это возмутительно! Я сразу поняла, что он за птица. Я всегда говорила, что они вертят мамой, как хотят. Я ведь говорила тебе об этом, Ноэль, по телефону, когда рассказывала о том, что она отдала даром «Собирателей ракушек». И сережки тети Этель… тоже, а теперь еще и этюды. Это последняя капля. Все. Все раздарено. Мама определенно была не в своем уме. Она была больна и не могла судить здраво. Другого объяснения просто не придумаешь. Я уверена, мы можем возбудить судебное дело.

Ноэль в кои-то веки был с Нэнси заодно.

— Я не буду сидеть сложа руки и наблюдать, как все плывет мимо меня…

— …она была не в своем уме…

— …слишком многое поставлено на карту…

— …воспользовались ее добротой, чтобы поживиться…

Оливия не выдержала:

— Хватит. Замолчите. — Она сказала это тихо, с едва сдерживаемой яростью в голосе; этот тон уже многие годы вселял в сотрудников журнала «Венера» трепет и уважение. Однако Ноэль и Нэнси его никогда раньше не слышали. Застигнутые врасплох, они уставились на сестру с удивлением и страхом.

В наступившей тишине Оливия заговорила:

— Я больше не желаю этого слышать. Все. Мама умерла, и сегодня мы ее похоронили, а слушая, как вы грызетесь, будто две паршивые собаки, я прихожу к выводу, что об этом вы уже забыли. Вы все время думаете и говорите только об одном — сколько вы от нее получите. Теперь мы это знаем, нам только что рассказал мистер Эндерби. О маме никак нельзя сказать, что она была не в своем уме… Напротив, это была самая умная женщина из всех, кого я знаю. Да, иногда она была чрезмерно щедрой, но неразумной — никогда. Она была практичной и дальновидной, все обдумывала заранее. Разве иначе она смогла бы вырастить нас, ведь у нее никогда не было денег, а муж проигрывал все, что попадало ему в руки? Что касается меня, то я очень довольна и думаю, вы должны быть довольны тоже. Она подарила нам чудесное детство, всем троим помогла встать на ноги в начале жизненного пути и даже сейчас, когда умерла, обеспечила безбедную жизнь. Теперь о сережках. — Оливия посмотрела на Нэнси холодным обвиняющим взглядом. — Если мама решила отдать их Антонии, а не тебе или Мелани, то, я уверена, на то были веские причины. — Нэнси опустила глаза и сняла пушинку с рукава жакета. — И если этюды получит не Ноэль, а Данус, значит для этого тоже были основания. — Ноэль открыл было рот, но передумал и закрыл его снова, ничего не сказав. — Она поступала по своему разумению. Делала то, что хотела. Это главное. И больше об этом ни слова.