Данус ничего не говорил. Антония все еще рыдала у него на плече, но рыдания стихали, пик душевной бури уже прошел. Немного погодя Данус ослабил объятия, и она слегка отстранилась, подняв к нему лицо. На лоб ей упала прядь волос; он отвел ее назад, вынул чистый носовой платок и протянул ей. Он с нежностью смотрел, как она вытерла слезы и с большим усердием, как ребенок, высморкалась.

— Данус, а где ты был? Что случилось? Почему ты не позвонил?

— Мы вернулись в Эдинбург только вчера днем. Рыбалка была очень удачная, и мне не хотелось лишать Родди этого удовольствия. Когда я приехал домой, мама передала мне твое сообщение. Я звонил весь вечер, но ваш телефон все время был занят.

— Он звонит без умолку.

— В конце концов я плюнул, сел в машину мамы и поехал сюда.

— Ты сел в машину, — повторила она, но значение его слов дошло до нее только минуту спустя. — Ты вел машину? Сам?

— Да, я снова могу садиться за руль. И могу напиться до чертиков, если захочу. Я вполне здоров. Я не эпилептик и никогда им не был. Оказалось, что врач в Арканзасе поставил неверный диагноз. Я был болен тогда. Серьезно болен. Но не эпилепсией.

На мгновение ему показалось, что она снова расплачется. Но Антония обвила руками его шею и так крепко обняла, что он думал, она его задушит.

— Данус, милый, это ведь чудо!

Он легонько разомкнул ее руки, но продолжал держать их в своих.

— Это еще не все. Это только начало. Настоящее начало. Для нас обоих. Потому что я очень хочу, чтобы мы всегда были вместе. Я еще не знаю, во что это выльется, и мне нечего тебе предложить, но если ты меня любишь, то, пожалуйста, давай никогда больше не расставаться.

— Хорошо. Не будем расставаться никогда-никогда. — Слезы ее высохли, и она снова стала его любимой милой Антонией. — Мы непременно заведем теплицы для овощей. Не знаю, как и когда, но мы обязательно найдем для этого деньги.

— Я не очень-то хочу, чтобы ты ехала в Лондон и стала фотомоделью.

— Мне и самой этого не хочется. Есть и другие способы заработать. — Неожиданно ей в голову пришла блестящая мысль. — Идея! Сережки тети Этель. За них дадут по меньшей мере четыре тысячи фунтов… Я понимаю, что этого недостаточно, но для начала неплохо. Думаю, Пенелопа не стала бы возражать. Отдавая их мне, она сказала, что я могу их продать, если захочу.

— А ты не хочешь сохранить их как память о ней?

— Данус, чтобы ее помнить, мне не нужны серьги. Мне о ней будет напоминать очень многое.

Пока они говорили, над всей округой плыли звуки колокола. Бом, бом, бом. И вдруг он умолк.

Они посмотрели друг на друга. Данус сказал:

— Нужно идти. Мы должны быть там. Опаздывать нельзя.

— Конечно.

Они встали. Спокойно и быстро Антония привела в порядок волосы, провела пальцами по щекам.

— Заметно, что я плакала?

— Чуть-чуть. Никто ничего не скажет.

Она повернулась к зеркалу спиной.

— Я готова, — сказала она.

Он взял ее за руку, и они вместе вышли из комнаты.

Когда члены семьи вошли в церковь, колокол зазвонил еще громче, где-то уже прямо над головой, заглушая все другие деревенские звуки. Оливия увидела машины, припаркованные возле тротуара, и небольшой ручеек пришедших проститься с Пенелопой людей, устремившийся в покойницкую, а затем по тропинке, петлявшей между древними покосившимися надгробиями.

Бом. Бом. Бом.

Она задержалась на минутку, чтобы перекинуться парой слов с мистером Бедуэем, а затем вместе с другими вошла в церковь. После тепла и солнечного света на нее повеяло холодом, исходившим от каменных плит пола и толстых стен. Как будто она вошла в пещеру. Здесь стоял сильный запах плесени, обычно говорящий о грибке и жуке-точильщике. Но далеко не все навевало уныние: девушка из Пудли хорошо постаралась, и повсюду стояло множество весенних цветов. Церковь, хоть и небольшая, была вся заполнена людьми, и это как-то утешило Оливию, которую всегда угнетал вид полупустой церкви.

Когда дети Пенелопы шли по проходу к передним скамьям, колокол внезапно умолк, и их шаги по каменным плитам пола гулко отдавались в воцарившейся тишине. Два первых ряда были свободны, и друг за другом они заняли эти места. Оливия, Нэнси, Джордж и Ноэль. Именно этого момента больше всего боялась Оливия, ибо у ступеней алтаря стоял гроб. Она трусливо отвела от него глаза и огляделась вокруг. Среди множества незнакомых лиц, очевидно местных жителей, пришедших попрощаться с покойной, она заметила другие — лица людей, которых знала много лет, приехавших сюда издалека. Здесь были супруги Аткинсон из Девоншира, мистер Эндерби из лондонской фирмы «Эндерби, Лусби и Тринг», Роджер Уимбуш, художник-портретист, который много лет назад, будучи студентом художественной школы, жил какое-то время в старой мастерской Лоренса Стерна, стоявшей в саду на Оукли-стрит. Оливия увидела Лалу и Вилли Фридман, державшихся, как всегда, с большим достоинством, и их бледные тонкие лица беженцев-интеллигентов. Увидела Луизу Дюшен в шикарном иссиня-черном платье — дочь Шарля и Шанталь Ренье, старую подругу Пенелопы, — проделавшую долгий путь из Парижа в Англию, чтобы присутствовать на похоронах. Луиза встретилась с Оливией взглядом и улыбнулась. Оливия благодарно улыбнулась в ответ, тронутая тем, что она решилась на такую дальнюю дорогу.

Как только затих колокол, заиграла музыка, наполняя собой душную тишину церкви. Это, выполняя свое обещание, играла на органе миссис Тиллингэм. Орган местной церкви не отличался хорошим звуком, он был стар и, как все старики, страдал одышкой, но даже эти недостатки не мешали наслаждаться благородным совершенством «Маленькой ночной серенады» Моцарта.

Мамина любимая вещь, подумала Оливия. Интересно, знала ли об этом миссис Тиллингэм, или это только вдохновенная догадка, прозрение?

Она увидела старую Роз Пилкингтон в черной бархатной накидке и фиолетовой соломенной шляпке, настолько потрепанной, что при одном взгляде на нее не оставалось сомнений — шляпка по меньшей мере два раза объехала вокруг света. Что вполне вероятно, ведь Роз было почти девяносто, но она до сих пор сохраняла былое изящество. Ее морщинистое, как грецкий орех, лицо было умиротворенным, а выцветшие глаза выражали спокойное приятие того, что произошло, и того, что должно произойти. Взглянув на Роз, Оливия тут же устыдилась своей трусости. Она смотрела прямо перед собой, слушала музыку и наконец решилась взглянуть на гроб с мамой. Но она его не увидела, столько было вокруг цветов.

Откуда-то сзади, от открытых дверей церкви, донеслись приглушенный шум, тихие голоса, затем быстрые шаги по проходу. Обернувшись, Оливия увидела, как садятся на пустую скамью позади нее Данус и Антония.

— Вы все-таки успели.

Антония наклонилась вперед. Она, видимо, немного оправилась, щеки ее порозовели.

— Извини, мы опоздали, — прошептала она.