В поисках покоя Черчилль отправился из Нью-Йорка на Багамы. «Он в очень подавленном состоянии из-за медленного восстановления, – написала Клементина Рэндольфу 12 января. – Сильные боли в руках и плечах добавляют расстройства. Врачи говорят, это неврит, но, похоже, никто не знает, что с этим делать». В предыдущий вечер Черчилль, по ее словам, «был печален и сказал, что за последние два года пережил три тяжелых удара. Сначала – потеря денег из-за кризиса, потом – утрата позиции в Консервативной партии, а теперь эта ужасная физическая травма. Он сказал, что боится никогда полностью не оправиться от всего этого».

Тем не менее Черчилль был твердо настроен продолжить лекционное турне. 25 января он вернулся в Нью-Йорк, а через три дня читал лекцию в Бруклине. «В будущем появятся две основные противоборствующие силы, – сказал он. – Англоязычные народы и коммунизм. Абсолютно неправильно, что американцы и англичане отворачиваются друг от друга и стыдятся сотрудничества, словно это преступление».

В течение трех недель, переезжая почти ежедневно, Черчилль прочитал лекции в девятнадцати американских городах и заработал свыше 7500 фунтов. Премьер-министр Макдональд получал 5000 фунтов в год. Предполагалось, что индийские сторонники Ганди и Неру, живущие в Чикаго и Детройте, могут попытаться совершить на Черчилля нападение, поэтому в обоих городах его сопровождали группы вооруженных охранников.

Точно так же, как раньше в служебных записках Черчилль советовал сотрудникам Казначейства выражать надежду и уверенность, теперь он выражал надежду и уверенность в своих выступлениях. 8 февраля в Нью-Йорке на встрече с банкирами и промышленниками он призывал их не добавлять к денежной дефляции «отвратительную дефляцию паники и отчаяния». Три недели спустя он написал Эсмонду Хармсуорту, председателю компании Associated Newspapers, что лекционное турне дало ему почувствовать «на огромном расстоянии внушительную силу Англии и ее институтов». Он даже признал, что нынешнее правительство, так им презираемое, превратило Британию в уважаемую державу, способную к возрождению.

11 марта Черчилль отплыл на пароходе из Нью-Йорка в Британию. Через шесть дней друзья встречали его на вокзале Паддингтон. Его поздравили с возвращением, а в честь того, что ему удалось счастливо разминуться со смертью, приготовили подарок – роскошный «даймлер». В складчине приняли участие 140 человек. Черчилль вернулся в Чартвелл. «Чувствую, мне требуется отдых, не следует себя слишком сильно загонять, – написал он одному издателю 1 апреля. – Вы не представляете, что мне пришлось пережить». Через три недели он выступал в палате общин при обсуждении первого бюджета Невилла Чемберлена. Большая часть его выступления была выдержана в юмористических тонах. С юмором он выступил и на торжественном обеде в Королевской академии искусств 30 апреля. Он иронически заявил, что сам не выставляется в этом году из-за разногласий с комитетом, но у него на «мольберте стоит несколько вещиц». Затем он сравнил «пылающие закаты империи и капиталистической цивилизации» раннего Макдональда с его нынешней тенденцией к синему. «Болдуина, – сказал он, – можно критиковать за несколько неудачный выбор цвета и отсутствие четкости в изображении предметов переднего плана, но тем не менее нельзя не признать, что есть нечто очень успокаивающее в полутонах его сумеречных этюдов».

«В мире искусства столько ревности, – написал ему Болдуин, – что доброе слово от столь выдающегося представителя совсем иного стиля демонстрирует широту взглядов и доставляет редкое удовольствие». Тронутый письмом, Черчилль написал в ответ: «Очень рад, что моя шутка не обидела вас. Мои стрелы, острые по необходимости, никогда не были отравленными. Если они и колют, то, надеюсь, никогда не вызовут нагноения».

8 мая Черчилль впервые сделал радиопередачу для Соединенных Штатов. «Я узнал, что могу обратиться к тридцати миллионам американцев, – сказал он. – Я совершенно не волновался. Напротив, я чувствовал себя как дома». В выступлении он призвал к выработке совместной англо-американской политики для борьбы с экономической депрессией: «Поверьте, ни одна страна не может победить это зло в одиночку».

Существовало и другое зло, представляющее гораздо большую опасность стабильности в мире. Черчилль был убежден, что для борьбы с ним также необходимо международное сотрудничество. Эта опасность исходила от Германии, стремящейся вернуть утраченные территории, но упирающейся в решимость европейских стран заняться существенным сокращением вооружений. Международная конференция по разоружению в Женеве как раз прорабатывала вопросы сокращения армии, авиации и флота. Работа не ослабла и после 13 марта, когда самый громогласный немецкий борец за перевооружение и пересмотр договора Адольф Гитлер получил 11 миллионов голосов на президентских выборах. Фельдмаршал Гинденбург получил 18 миллионов, кандидат от коммунистов Эрнст Тельман – 5 миллионов.

Во втором туре, состоявшемся 10 апреля, доля голосов, поданных за Гитлера, выросла до 40 процентов. Тем не менее через месяц, 13 мая, министр иностранных дел Британии сэр Джон Саймон призвал палату общин к дальнейшему быстрому и всеобщему сокращению вооружений. Саймон заявил, что только сокращение уровня вооружений может предотвратить опасность будущей войны. «Нет ничего хуже, – заявил он, – чем безоружная Германия против вооруженной до зубов Франции».

Призыв Саймона к разоружению поддерживался широко и с энтузиазмом. Однако Черчилль был озабочен. Он сказал в палате общин: «Я буду с огромным беспокойством наблюдать за малейшими попытками сближения Германии и Франции. Те, кто говорит, что это правильно и даже справедливо, недооценивают тяжесть ситуации в Европе. Я бы спросил того, кто желает видеть Германию и Францию на равных в плане вооружений: «Вы хотите войны?» Я лично искренне надеюсь, что подобного сближения не произойдет ни при моей жизни, ни при жизни моих детей».

26 мая в статье, опубликованной в Daily Mail, Черчилль допустил, что «миллионы англичан, полных благих намерений, надеются на успех конференции по разоружению, но у великих держав, прошедших Армагеддон, существует такой ужас перед войной, что любое выступление против вооружений, сколь бы абсурдным оно ни было, всегда вызывает аплодисменты, а любое выступление «за», содержащее самые очевидные истины, немедленно называется «милитаристским».

Далее Черчилль писал, что в ходе конференции по разоружению каждое государство фактически стремится к обеспечению собственной безопасности за счет сохранения вооружений, призывая все остальные разоружаться до самого минимума. «Но возможно ли, – спрашивал он, – что Франция с населением менее сорока миллионов, противостоящая Германии с ее шестьюдесятью миллионами, где количество молодых людей, годных к военной службе, ежегодно удваивается, добровольно лишит себя техники, чтобы не допустить четвертого вторжения за одно с небольшим столетие? Точно так же можно ли ожидать от новых государств Северной и Восточной Европы, таких как Финляндия, Латвия, Литва и Польша, что они не будут стремиться обзавестись самым эффективным вооружением, чтобы не быть захлестнутыми яростным потопом из России? Проблемы разоружения, – утверждал Черчилль, – решаются не сантиментами и эмоциями. Они решаются постепенным сдерживанием расходов и растущей уверенностью в долгосрочном мире. И они решатся только тогда, когда полдюжины великих мужей, представляющих великие державы, смогут вывести мировые проблемы из их нынешнего крайне запутанного состояния».