«Она накаляла градус своих экзальтированных тирад для того, чтобы произвести впечатление на окружающих глубиной чувств, которые казались слегка искусственными и излишне драматичными. Нужно быть очень упрямым и целеустремленным человеком, чтобы заставить себя плакать в конце мелодраматической картины Виго «Аталанта», которую она видела уже, наверное, 30 раз… Сьюзен неслась от одного энтузиазма к другому, словно бросаемый из стороны в сторону штормовыми волнами корабль, заходящий в каждый Порт Озарения»[1493].

«Я сама актриса, актриса в клозете. Я всегда мечтала написать роман об актрисе. Я понимаю, что такое играть роль»[1494], – говорила она польскому журналисту в 1998 году. И, судя по ее последнему роману, она понимала, что, изображая эмоции, можно начать путать игру и реальность. У Зонтаг были все необходимые данные для того, чтобы правильно анализировать выбранную тему, но для этого ей надо было дистанцироваться и иметь хотя бы долю самоиронии, чего в ней не наблюдалось, поэтому ее увлечение Мариной привело к тому, что из потенциального шедевра прекрасной книги не получилось.

«Актеру не нужна сущность. Возможно, сущность ему даже могла бы и помешать. Актеру нужна только маска»[1495].

Она уже ранее писала о том, что мечтает о физическом двойнике, буквальном или метаморфическом клоне. В качестве определения кэмпа она предложила «играющее роль существо», «максимальное удаление, метафора жизни в качестве театра». Последствия жизни в качестве перфоманса проходят главным образом неисследованными, и она описывает Марину весьма нелицеприятно для человека, знакомого с подробностями жизни автора. «Я не очень хорошая мать (да как я могу такой быть? Я же актриса)», – вздыхает Марина. «Из актрис получаются своенравные матери, нерадивые тиранки»[1496], – пишет она чуть позже. Зонтаг не вдается в подробности того, как это может отразиться на ребенке. Так же небрежно Марина относится и к своим любовникам, которыми тешит свою амбициозность: «Я любила его той частью души, в которой хотела быть кем-то, кто сделает в мире великие дела»[1497].

Любовь в романе изображена только в виде преклонения находящихся в постоянном возбуждении поклонников, «страсти», «квазивлюбленного одобрения бесчисленных других, которых никогда не узнать или узнать лишь шапочно».

«Любовь a deux никогда не может иметь для меня большого значения. Я это поняла. Déformation professionelle, если вам угодно»[1498].

Добившись звездной славы, дива переезжает на своем личном поезде из одного места в другое чудесное место, поражая воображение толп людей, собирая лавры и любовников. И чем больше успеха, тем описания Зонтаг становятся все более фантастическими. Фантастическими от слова «фантазия».

Она создала образ – Марины и «Сьюзен Зонтаг», – совмещавший эпатажность Джоан Кроуфорд с непроницаемостью Греты Гарбо. Она могла сравнивать себя с Жанной Д’Арк, стать известной тем, что она известна, жить супермажорно и делать все так, как делает Каллас. Единственным требованием было то, чтобы она была не женщиной, а «женщиной».

В своих лучших произведениях она укоряет себя за такие слабости. Ее «притягивает кэмп, но точно так же сильно отталкивает». В романе «В Америке» она приветствует все экстравагантности, однако, к удивлению друзей, отказывается признавать, что описанные качества дивы имеют к ней самой прямое отношение. Когда Силверблатт позволял себе высказывания такого рода, «она очень злилась. Она ненавидела то, что ее считали дивой. Просто не переносила этого. Не принимала»[1499].

Спустя несколько десятилетий подавления собственных желаний и страстей она в некотором смысле освободилась. Силверблатт считал, что именно ее образ женщины с большой буквы является наиболее привлекательным для амбициозных женщин.

«Сьюзен решила стать женщиной, которая получает то, что хочет. Сейчас это выражение уже не используется, но мы в свое время называли подобных женщин «адскими кошками». Это уже даже не femmes fatales. Это женщины достаточно сильные для того, чтобы взять то, что они считают своим. Это, например, персонаж Регины в драме «Лисички» Лилиан Хеллман – младшей сестры, которая оказалась сильнее своих братьев, убила своего мужа, чтобы завладеть семейным достоянием и богатством. Она иногда исполняла роль злодейки, и когда я говорю злодейки, то [имею в виду] злодейку, как в старых фильмах. Это была одна из ее масок. Ей было совершенно наплевать, что хотели или ожидали от нее окружающие. Это была мрачная, эгоистичная, полностью погруженная в себя персона, думающая в первую очередь о последствиях. Но Сьюзен в гробу видала все последствия»[1500].

Название романа «В Америке» намекает на место, в котором индивиду не надо иметь четко определенного склада личности и характера. К такому выводу Зонтаг пришла в Боснии, о чем и пишет в предисловии. В Боснии и в Европе в целом черты личности и характера были непреложными – даже такие люди, как югославы, не представляли себе, что обладают этими чертами.

«Прошлое здесь не имеет большого значения. Здесь настоящее не подтверждает прошлое, а перечеркивает и побеждает его»[1501], – писала она. Критики часто говорили об этом. «Европа – это прошлое, корни и традиции. Америка – это настоящее, свобода, новизна и изменения», – писала Митико Какутани в NY Times.

«Нам говорили, что Америка – это место, где бедные могут стать богатыми и все равны перед законом, а улицы вымощены золотом. Америка – это место, где рождается будущее. Америка – это место, где все возможно.

«Американец, – пишет Рисзард в письме, – это человек, который все оставляет позади»[1502].

Это достаточно избитое и банальное определение, которое при этом не является злонамеренным или излишне негативным, какими были, например, тексты Зонтаг времен войны во Вьетнаме. В романе Америка изображена как место, в котором человек может измениться по собственному желанию, отбросив одну личность и приняв другую: «Целая страна, в которой люди верят в силу воли»[1503].