Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жильбер стоял у стола, не касаясь его; одну из своих точеных рук, белых, несмотря на тяжелую работу, он сунул за пазуху, другую грациозно опустил вниз.
– По тому, как вы держитесь, – заметил Бальзамо, – я могу догадаться, зачем вы сюда пришли: вы знаете, что мадмуазель де Таверне выдвинула против вас страшное обвинение; это я с помощью науки вынудил ее сказать правду, И теперь вы явились, чтобы упрекнуть меня в этом свидетельстве? Не вмешайся я в это дело, тайна осталась бы скрытой от всех так же надежно, как в могиле.
Жильбер отрицательно покачал головой.
– Но вы были неправы, – продолжал Бальзамо, – потому что даже если предположить, что я захотел бы вас разоблачить просто так, не будучи в этом лично заинтересованным; если предположить, что я мог видеть в вас своего врага и нападал на вас, а не вынужденно защищался, как было на самом деле, и тогда вы не имели бы права ни в чем меня упрекнуть, потому что, по правде говоря, вы совершили подлость.
Жильбер вцепился ногтями себе в грудь, но опять сдержался и промолчав.
– Брат будет вас преследовать, а сестра прикажет вас убить, – продолжал Бальзамо, – если вы и дальше так же неосторожно будете разгуливать по парижским улицам.
– Это меня меньше всего волнует, – проговорил Жильбер.
–То есть почему же?
– Я любил мадмуазель Андре, я любил ее так, как никто никогда не будет ее любить. Но она меня презирала, в то время как я питал к ней возвышенные чувства. Она продолжала презирать меня даже после того, как я дважды держал ее в руках, не осмеливаясь прикоснуться губами к краю ее платья – Ага! И вы заставили ее заплатить за свою почтительность! Вы отомстили ей за презрение, и чем же? Заманили ее в ловушку – О нет! Нет! Ловушка была раскинута не мною. Я лишь воспользовался предоставленной возможностью для совершения преступления.
– Кто вам предоставил эту возможность?
– Вы.
Бальзамо подскочил, как ужаленный.
– Я? – вскричал он.
– Да, вы, – повторил Жильбер. – Вы усыпили мадмуазель Андре и сбежали. По мере того, как вы удалялись, она слабела и упала наземь. Я взял ее на руки, чтобы отнести в ее комнату. Я чувствовал ее так близко.., я же не каменный!.. И потом, я любил ее – и не устоял. Так ли уж я виновен, как кажется? Я спрашиваю вас, ведь вы – причина моего несчастья!
Бальзамо взглянул на Жильбера с грустью и жалостью.
– Ты прав, мальчик, – молвил он, – я виноват в твоем преступлении и в несчастье этой девушки.
– И вместо того, чтобы помочь, вы – такой могущественный, а, значит, и добрый человек, – усугубили несчастье девушки и занесли топор над головой виновного.
– Это правда, – согласился Бальзамо, – ты рассуждаешь умно. С некоторых пор, юноша, мне изменяет удача. Что бы я ни задумал, от меня исходят лишь угроза и вред. Думаю, что в этом причина приключившихся со мной и самому мне не понятных несчастий. Впрочем, это не основание для того, чтобы я причинял страдания другим. Итак, чего ты хочешь?
– Я прошу вас, ваше сиятельство, исправить и преступление, и несчастье.
– Ты любишь эту девушку?
– Да!
– Любить можно по-разному. Как ты ее любишь?
– До обладания я любил ее самозабвенно, сейчас я люблю с ожесточением. Я умер бы от горя, если бы она рассердилась на меня; я умер бы от радости, если бы она позволила мне целовать ей ноги.
– Она – благородная девица, ты – беден, – задумчиво проговорил Бальзамо.
– Да.
– Впрочем, ее брат – сердечный человек, несколько, правда, тщеславный из-за своего происхождения Что было бы, если б ты попросил у него руки его сестры?
– Он убил бы меня, – холодно отвечал Жильбер. – Впрочем, я скорее жажду смерти, нежели боюсь ее, и если вы мне советуете так поступить, я готов.
Бальзамо задумался.
– Ты умен, – проговорил он, – можно даже сказать, что ты добрый, хотя твои поступки действительно преступны, если не принимать во внимание моего соучастия Попробуй сходить не к господину де Таверне-младшему, а к его отцу, барону де Таверне. Скажи ему – запоминай! – что в тот день, когда он даст согласие на твой брак с его дочерью, ты принесешь приданое для мадмуазель де Таверне.
– Как же я скажу, ваше сиятельство? Ведь у меня ничего нет.
– А я тебе говорю, что ты принесешь приданое в сто тысяч экю, которое я дам тебе в искупление своей вины за содеянное тобой преступление и перенесенное девушкой несчастье.
– Он мне не поверит, он знает, что я беден.
– Если он тебе не поверит, ты покажешь ему банковские билеты; едва он их увидит, как у него не останется больше сомнений.
С этими словами Бальзаме выдвинул ящик стола, отсчитал тридцать банковских билетов достоинством в десять тысяч ливров каждый и протянул их Жильберу.
– Это деньги? – спросил юноша.
– Прочти.
Жильбер бросил жадный взгляд на пачку, которую он держал в руке, и убедился, что Бальзамо сказал правду. Глаза его радостно сверкнули.
– Неужели это возможно? – воскликнул он. – Нет, я не достоин такой щедрости.
– Ты недоверчив, – заметил Бальзамо, – и это хорошо, однако ты должен научиться лучше разбираться в людях. Забирай сто тысяч экю и ступай к барону де Таверне.
– Ваше сиятельство! Пока столь огромная сумма вручена мне просто так, я не могу поверить в этот подарок. Бальзамо взял перо и написал:
«Я дарю Жильберу в день подписания брачного договора с мадмуазель Андре де Таверне приданое в сто тысяч экю, которое передал ему заранее в надежде на успешные переговоры.
Джузеппе Бальзамо».
– Возьми эту бумагу, иди и ни в чем не сомневайся. Жильбер дрожащей рукой принял листок.
– Ваше сиятельство! Если я буду вам обязан таким счастьем, вы станете для меня богом на земле!
– Бог один! – с важностью молвил Бальзамо. – Идите, друг мой.
– Могу ли я попросить вас о последней милости, ваше сиятельство?
– Слушаю.
– Дайте мне пятьдесят ливров.
– Ты просишь у меня пятьдесят ливров, после того как получил триста тысяч?
– Эти триста тысяч будут принадлежать мне с того дня, как мадмуазель Андре даст согласие на брак.
– А зачем тебе пятьдесят ливров?
– Я должен купить приличный костюм, прежде чем явиться к барону.
– Вот, друг мой, прошу вас, – отвечал Бальзамо.
Он протянул ему пятьдесят ливров.
Засим он отпустил Жильбера кивком головы, а сам все с тем же печальным видом неспешно двинулся в свои апартаменты.
Очутившись на улице, Жильбер дал остыть своему разгоряченному воображению: последние слова графа заставили его поверить не только в вероятность, но и в возможность счастья.