Стекло на кухне было выбито, но батареи жарили немилосердно. Я обливался потом, просыпаясь под завывание ветра, разглядывая снег, выпавший на карниз.

Внезапно отопление отключали — обычно это бывало под утро — и комнату заносило снежной крупой.

Как-то я пошёл в Казанский музей смотреть в запасниках местного художника Николая Фешина, что давным-давно уехал в Америку. Я смотрел на Дюрера и Брейгеля, а сам думал о лицах казанских женщин — поражала меня какая-то дуга от глаз к носу, вытянутость этих лиц. Мой приятель говорил, что это свойство макияжа, но, какой макияж, думал я, может изменить форму головы? От вида одной такой женщины у меня мгновенно проступил пот между лопатками — я понял тех русских, что готовы были забыть веру и землю, что дурочкой лезли в сёдла и оставляли свой кров — вслед за этими вытянутыми глазами.

Холмист город Казань, думал я так же, бредя в ночи мимо двухэтажных турецких домов, а потом карабкаясь к своему вымороженному дому на Бойничной, холмист он — а от того мысли мои не прямы.

История на берегах Волги гнулась всегда — булгары были данниками хазар, но в 965 году киевский князь Святослав Игоревич свёл хазар, которым, впрочем, ещё раньше наваляли печенеги. Каганат пал. А в 1164-ом Андрей Боголюбский свёл и булгар. Такое впечатление, что жена-булгарка упромыслила и самого Боголюбского. А монголы окончательно оприходовали всех без разбору. И всё это снова повернулось другим боком, как спящий старик, ожидая новой дубины и заблудившихся по дороге к Казани войск.

Пространство сжималось, прямые гнулись, а я помнил, что для мусульманина храм может сжаться до размера молитвенного коврика или даже сердца человека. Согласно преданию, ближе к концу времён все храмы стянутся к мечети Аль-Акса, и даже Кааба, как невеста, прибудет туда.

Про судьбы мечетей мне рассказывали местные и пришлые архитекторы, что, как я уже говорил, означает "надзирающие за устойчивостью". Потому как в этом городе, в свободное от других дел время, я попал на собрание. Там мне рассказывали и о надписях, сохранившихся от разных завоевателей в чужих городах. Мне говорили о военном туризме, о кривых письменах, оставленных английскими полками в Персеполе. А я вспоминал Рейхстаг и Кёнигсберг. И гробницы фараонов, на сенах которых нацарапаны французские имена и имена британских офицеров.

Мы говорили о минаретах, которые только ленивый не сравнивает с ракетами. И я узнал, что у Мухамеда не было минарета, и он призывал с крыши.

Возвращение к храму сейчас было возвращением к детству. Дорога к храму была дорогой к родительному падежу — тому, чего нет. Вопрос мог звучать и как "Нет чего?". Надо было склониться перед желанием старух повесить рушники и цветы в храме, цветы и рушники, не предусмотренные никакими канонами.

Один умный человек говорил среди надзирающих над устойчивостью: "Мы знаем крепких хозяйственников и братков в митрах, и знаем пастырей среди воинов и учёных". При этих словах два присутствовавших священника заметно напряглись. Но разговор уже шёл о другом, и я услышал, как умный человек продолжал: "Мы — народы Книг, а не архитектуры. Вся архитектура у нас сосредоточилась до письменности. А нынче наша модель мира не здание, а Книга".

А я спрятал нос в толстый том строительных норм и правил, посвящённый церквям. Там, среди прочих канонов храмового строительства, было написано: "Необходимо предусматривать раздельное включение паникадил, поликадил, настенных бра, общего и местного освещения над жертвенником в алтаре. Выключатели должны устанавливаться в 1,5 м. от пола"… "В храмах должны быть предусмотрены отдельные от общей канализации сливы для освящённой воды от раковины в алтаре и от купели в крещельне в дренажный колодец, расположенный на храмовой территории с объёмом суточного поглощения воды в пределах 1 м. кубический. Зимой в храме должна поддерживаться температура 14 градусов, а летом — менее 28. Что касается колоколов — то большие из них — благовестники, средние — подзвонные, а малые — зазвонные. Не допускается звукозапись, а усиление звука не рекомендуется".

Поэтому я вспомнил именно о книгах.

Любители ролевых игр, заполняющие Казань в ноябре, никогда не имевшие храмов, имеют, как бухгалтеры свою главную Книгу — известную до затасканности — того писателя, что переписал "Войну и мир" при наличии буквы "i". Толкиен лишь вручил французским и русским кельтскую внешность, Наполеона и Кутузова сделал магами, а Пьера Безухова отрядил хоббитом в дальние волшебные странствия. Толкиен стал Писанием этого народа, моделью высшего мира — в какие бы игры они не играли, какие бы книги они не использовали.

Кочующие племена ролевиков осаждают Казань каждый год не менее упорно, чем войско Ивана Грозного. Тот, правда, взял Казань второго октября, а эти заполняют север города тем же числом, но месяцем позже. Но, путешествуя по запутанным переходам Дома культуры имени Гайдара и соседнего ДК им. Ленина, я думал, что мечей и кольчуг здесь не меньше, чем четыреста пятьдесят лет назад.

Если вдруг сгустится из бумаги с примесью типографской краски Средиземье, то народ, готовый населить его, уже есть — он рассеян по миру. Судя по всему, и аэропорт, годный к приёму драконов, будет называться там JRRT — согласно инициалам основателя Джона Рональда Руэла Толкиена. Среди расписания семинаров толкиенистов я обнаружил следующее — "Вопросы фонетики эльфийских языков и связанные с ними проблемы", а так же доклад на тему "Некоторые замечания об имени Эарендиль".

Но ролевики дополнили Книгу (тут всё, как в фэнтези пишется с большой буквы) — Мечом.

Казань тяготеет к оружию, военная память живёт и в том базаре боевой амуниции, что лежит на столах базара в подвале Дворца культуры. Те, кто приехал на Конвент "Зиланткон", тычут пальцами в продажную сталь и платят рублями. Вот груда шлемов, похожих на хромированные ночные горшки, вот те самые сабли и мечи, о которых шла речь, вот покупатель придирчиво выбирает кольчугу. А вот уже гости и хозяева стучат железом о железо с радостным кастрюльным звуком.

Это жизнь и кураж имени Долохова.

Среди ролевых игр, что ставятся по книгам фэнтези, все — военизированы, нет ни одной, что была бы сосредоточена на строительстве города. Игроки не прозелитичны, замкнутость их очевидна. Общество платит ролевикам издёвкой, но они хранят свою монашескую правду книг. В капроновом рюкзаке они хранят меч.

Эта история рассказана здесь потому, что та Казань, которую увидел Толстой — ещё жива, жива смесь времён, пыли и славы. Напоена