натуралистическими, и одновременно романтическими описаниями: "Есть у нас в России много маленьких городов со смешными и милыми именами: Петушки, Спас-Клепики, Купавна, Железный Гусь. Жители этих городов называют их ласково и насмешливо "городишками". В одном из таких городишек — в Спас-Клепиках — и случилась та история, которую я хочу рассказать. Городок Спас-Клепики уж очень маленький, тихий. Затерялся он где-то в Мещёрской стороне, среди сосенок, песков, мелких камышистых озер. Есть в Спас-Клепиках кино, старинная ватная фабрика чуть ли не времен Крымской войны, педагогический техникум, где учился поэт Есенин. Но, по правде говоря, городок этот ничем особенным не знаменит. Все те же любопытные мальчишки, рыжие от веснушек, те же жалостливые старухи, плотники со звенящими пилами на плечах, те же дуплистые кладбищенские ивы и все тот же гомон галок. Около Спас-Клепиков проходит узкоколейная железная дорога. Я проезжал по ней в самом начале весны. Поезд пришел в Спас-Клепики ночью.

Тотчас в темный вагон набились смешливые девушки с ватной фабрики. Потом вошёл боец с вещевым мешком, сел против меня и попросил прикурить"…

Сложно обнаружить в стоячей воде Мещерских болот движение истории, а вот мне это удавалось.

А вот в рядом стоящем Касимове всякий почует историю. Давным-давно, в 1452 году городец Мещерский был дарован Касиму, а через двадцать лет получил его имя. Это было половинчатое, приграничное царство.

Без смеха лежал в касимовском разрушенном соборе шут Балакирев. Высились вокруг мечети.

В касимовском ЗАГСе отменялись смерти на две недели в связи с отпуском регистратора.

Одним словом, это был мистический город. С историей и с великой исторической рекой, текущей через русскую землю.

Теперь мы искали исток Дона, старую церковь на границе Иван-озера, близь Новомосковска. А Новомосковск был городом непростым, как и впрочем, все города, что я видал в жизни.

Один знающий человек как-то сказал мне:

— Ты узнаешь этого город только когда поймёшь, что такое "ветер с завода".

Ветра сейчас не было. Не было и пыли — просто иногда стиральный порошок двигался по улицам слева направо, а иногда — справа налево.

Проехав через Новомосковск, мы насчитали несколько истоков Дона, некоторые из которых были залихватски оформлены и освящены Церковью.

— Экие попсовики, — с печалью сказал Краевед.

Мы, скакнув на железнодорожном переезде выехали к берегу озера. Кругом стояли унылые промышленные постройки и остов какой-то церкви.

Там, в промозглом утреннем холоде, я читал вслух известную сказку "Шат и Дон". Её Толстой написал для назидательной народной азбуки, да только назидательность превратилась в что-то большее, и глубокомысленность заиграла новыми красками.

Сказка была невелика, и оттого я был похож на полкового священника, бормочущего перед строем короткую молитву.

Меж тем, звучало это так: "У старика Ивана было два сына: Шат Иваныч и Дон Иваныч. Шат Иваныч был старший брат; он был сильнее и больше, а Дон Иваныч был меньший и был меньше и слабее. Отец показал каждому дорогу и велел им слушаться. Шат Иваныч не послушался отца и не пошел по показанной дороге, сбился с пути и пропал. А Дон Иваныч слушал отца и шёл туда, куда отец приказывал. Зато он прошёл всю Россию и стал славен.

В Тульской губернии, в Епифанском уезде, есть деревня "Иван-озеро", и в самой деревне есть озеро. Из озера вытекают в разные стороны два ручья. Один ручей так узок, что через него перешагнуть можно. Этот ручей называют Дон. Другой ручеек широкий, и его называют Шат.

Дон идет все прямо, и чем дальше он идет, тем шире становится.

Шат вертится с одной стороны на другую. Дон прошел через всю Россию и впал в Азовское море. В нём много рыбы, и по нём ходят барки и пароходы.

Шат зашатался, не вышел из Тульской губернии и впал в реку Упу".

Мы смотрели на мутную воду, озера, откуда произошёл Дон, и в конце концов, Архитектор произнёс:

— Ещё веселее от сознания того, что во всем этом виден закон некоего противоестественного отбора, в данном случае словесного. Да, нашему слову и нашей памяти ведомы и другие законы, естественные, отбирающие для истории лучшее, что написано русскими писателями, да еще в образцовые времена, и все же в силу непонятной стереометрической чертовщины, в силу "соблазна точки", фокуса эти естественные законы зачем-то дополняются противузаконами, умаляющими, уничтожающими большее, растущее слово.

Вот начало великой воды, а у нас есть книги о море, но они не составляют истинных глубин нашей литературы. Они где-то на полях ее бумажного мира. Слово наше и сознание — сухопутны, материковы, отягчены всеми самомнениями Азии.

И я задохнулся от его мудроты и полез в карман за огурцом. У меня в кармане действительно жил спрятанный нерусский огурец — зелёный и пупырчатый, химический и иностранный, в тон этому городу и этому воздуху.

Мы доехали до странного места, что называлось Бобрики.

История эта была давняя, связанная с графом Бобринским, железной маской среднерусских равнин. Незаконнорожденный отпрыск императрицы прожил не очень долгую и не очень счастливую жизнь в этих местах. И был похоронен вдали от гранитных берегов Невы.

Мы нашли семейный склеп — в парке среди тленного советского отдыха — тропинок и фонарей. Склеп был разорён, но всё же излучал благородство. Эта ротонда-склеп Бобринских стоит посреди паркового пространства, не сохранившего ничего от давнего прошлого, кроме направления тропинок, а от недавнего прошлого — только остовы советских парковых фонарей.

Ротонда напоминала стакан, вросший в землю.

Местность шла вниз, валилась всё круче, и Краевед стал уверять, что там, дальше — и есть Дон.

— Ампирный гриф строения с помощью Ренесансной реплики попал в подкорку к Дону, — сказал он важно.

Я нервно закурил.

Друзья мои снова забормотали у меня над ухом:

— Движение на полдень.

— Дырка с юга.

Это были тайные разговоры алхимиков. Архитектор с Краеведом просто заместили споры о противостоянии Меркурия Венере спорами о меридианах и параллелях. Север приближался к югу, восток сходился с западом.

Москва была новым Киевом. Рим был отставлен навек, и из него была подпёрта хомяковская базилика и регалии кесаря.

Образы, зеркальные соответствия, диагональные отражения — всё это чередовалось в их речи, как алхимические операции над веществами и сущностями. Директор Музея не отставал и добавлял исторических обстоятельств в этот котёл — так же, как сыпет фигура в мантии и островерхом колпаке тёртый в ступке корень мандрагоры в волшебное варево.

— Естественно! — вдруг кричал кто-то из них, и тут же в споре чуть не доходило дело до драки.

Они были как