– Объясни им!

– Я же не фейри, Хельг, – мягко сказал Орнольф по-русски, – я не верю в фантазии.

– Но ты можешь перевести…

– Я могу, – неожиданно вмешался Макс.

Вот это да!

Маришка недоверчиво уставилась на эмпата, но тот не заметил, он во все глаза смотрел на Паука. На Паука, наградившего его такой улыбкой, от которой звезды, наверное, могли бы растаять и стечь на землю.

Макс ужасно покраснел – даже в полутьме видно было, какой он стал красный, – но откашлялся и продолжил, как будто так и надо:

– Паук хочет сказать, что люди специально стараются не верить в то, что придумывают. Слишком боятся поверить в страшное. Они… то есть, мы, конечно… можем создавать настоящие кошмары. Настоящие… – повторил он упавшим голосом и наконец-то отвел взгляд от Альгирдаса. – Жуть какая, – пробормотал, скорее сам себе, чем остальным, – вы себе представить не можете, какая там жуть. Мы сойдем с ума от страха, но не перестанем придумывать, мы так устроены, что не перестанем, пока не умрем. С самого детства. Только дети верят, а мы – нет. И слава богу! Мы, чтобы не верить, выдумываем другое. Паук, ты ведь этого и не мог понять, правильно? Он не понимал, пока Орнольф не объяснил… зачем мы снимаем эти фильмы, пишем эти книги, делаем столько всякой ерунды, когда ужас… ох, блин, – голос, похоже, отказал и Макс сипло выругался. – Ужас отделен от нас такой тонкой стеночкой, – сказал он, переглотнув. – Такой тонкой…

– Дверцей стенного шкафа, – прошептала Маришка, поддаваясь излучаемому эмпатом страху.

– Но разве это не Межа была? – спокойно уточнил Дюха. – Стеночка, отделявшая нас от фейри. Она пропала, вот и полезло всякое.

– Ни хрена, – отрезал Макс, – всякое еще даже не оформилось. Оно все еще здесь, – он ткнул себя пальцем в лоб, – и чтобы оно здесь оставалось, мы придумывали страхи поменьше. Нелепые – подходящее слово. Паук как раз и хочет сказать, что если уж воплотились эти придумки – дурацкие, в которые никто, кроме детей и не верил… даже дети не верили… значит то, во что мы способны поверить гораздо легче и быстрей, тем более должно стать реальностью.

– Все правильно, – Альгирдас медленно поднялся. Несколько секунд смотрел на Макса сверху вниз, а потом вдруг наклонился и легко погладил его по щеке, – окагэсамадэ[78], Максим! Эраи![79]

Вау! Маришка с Дюхой переглянулись, едва удержавшись от того, чтобы не засмеяться. Так стало легко. Так радостно.

Альгирдас бесшумно выскользнул в ночь. Макс сменил цвет с красного на пунцовый. Это же он сейчас дурел от радости, только, наверное, сам этого не понимал. Хотелось надеяться, что не понимает. Он наверняка думает, что Паук повел себя возмутительно, с точки зрения Макса Паук почти всегда ведет себя возмутительно, и Макс, слава богу, не понимает, как сильно и безнадежно он в Паука влюблен. Зато со всех остальных, по крайней мере за себя с Дюхой Маришка могла ручаться, мгновенно слетела душная пелена безнадежности и страха.

– Эмпат в отряде, – проворчал Орнольф, ни к кому конкретно не обращаясь, – это сущее бедствие.

Что правда, то правда. Безудержно улыбаясь, Маришка закурила. Макс, не спросясь, вытащил сигарету из ее пачки, прикурил от уголька и глубоко затянулся.

– Какого хрена он прикидывается педиком, а?! – жалобно воззвал он к Орнольфу. – Мы же знаем, что он вампир! Что за удовольствие корчить из себя… блин…

Орнольф весело фыркнул. Воздвигся на ноги – громадный, в темноте и вовсе безразмерный, – подхватил свою куртку и вышел вслед за Альгирдасом. Вскоре его голос неразборчиво послышался откуда-то снаружи.

Маришка выглянула, поманила Макса, Дюха тоже подлез поближе. Сквозь прозрачный полог, они видели две черных тени на фоне темного неба. Через минуту тени слились в одну.

– Кто скажет, что они любовники, – пробормотал Дюха, – в того я первый брошу камень. Такой большой, какой смогу поднять, а я один раз чуть «тойоту» не поднял. Но, знаешь ли, Макс, того, кто скажет, что они не любовники я просто убью на фиг. А ты никак понять не можешь, – закончил он без всякой логики.

– Хорошо сказал, – буркнул Макс, совершенно случайно стряхнув пепел прямо на штаны Дюхе, – мощно задвинул! Внушает!

– Ты не перестаешь меня удивлять. Что еще тебе известно о смертных такого, чего ты знать не должен?

– У мечты есть имя, – с улыбкой отозвался Альгирдас и встал так, чтобы Орнольф загораживал его от любопытных взглядов из шатра. – Смертные тоже мечтают. Конечно же, я многое о них знаю. Но понять, а тем более рассказать могу не всегда, и только на нашем языке. Они мечтают не только об ужасах, знаешь… о чудесах тоже.

– Ну, это ты дал понять более чем доступно, – Орнольф хмыкнул, – чудотворец… Никак не могу привыкнуть к тому, что ты – высокий фейри. Владыка Ду'анн алла.

– Не привыкай. Должен же хоть кто-то считать меня человеком. Кстати, высочайший владыка Гуанду справлялся насчет тебя.

– М-м?

– Он почел бы за честь видеть тебя среди своих рыцарей. Хочешь стать высоким фейри, а, рыжий? Тогда у верности будет имя Касур.

– Ты это серьезно?

– Да.

– А ты сам хочешь…

– Да.

– Мог бы и подождать, пока я спрошу.

– Зачем? Я же знал, о чем ты спросишь. И, отвечая на третий вопрос, Орнольф, нет, я на твоем месте не выбирал. У меня не было выбора. Я – высокий владыка, но высочайшего просто нет, а если он когда-нибудь появится, его будут звать Ду'анн алла. Вот такие дела… Я немного устал, рыжий.

– В переводе с паучьего на общепринятый это означает «с ног валюсь», – ворчливо заметил Орнольф, слегка одуревший от услышанного, – пойдем-ка спать.

Альгирдас мотнул головой и сел на землю, прислонившись к переднему колесу внедорожника:

– Не настолько устал. Просто посижу тут. Недолго. У тебя пар изо рта идет, на улице холодно да?

– А ты не чувствуешь? – Орнольф присел рядом.

Автомобиль был чистый, словно только что из салона, как будто не он изо дня в день колесил по самым неуютным и диким краям. Появилась дурацкая мысль, как бы не запачкать его пропылившейся курткой.

– Я велю рабам почистить твою одежду, – пробормотал Альгирдас. – Сейчас, только покурю…

Сигарету у него Орнольф без лишних слов отобрал. Альгирдас даже спорить не стал. Закутался поплотнее в плащ, как будто тоже замерз, и почти сразу заснул. Выключился. Усмехнувшись, Орнольф шуганул засуетившихся рабов, взял Паука на руки и отнес в шатер.

…Последнее время Хельг снова стал спать. Нечасто. Раз или два в неделю. И недолго. Но по сравнению с его обычным бессонным графиком даже раз в десять лет было бы много.