– Что ты на это ответишь? – спросил у меня судья.

– Да благословит тебя Всевышний! – сказал я. – В моем мешке есть еще кольчуга и меч, два оружейных склада и тысяча таранов, овчарня с тысячей собак – и все они лают, сады и виноградники, цветы и травы, смоковницы и яблони, картины, дорогие безделушки и кубки, молодые красавицы рабыни и певицы, свадьбы, неразбериха и шум, большие имения, и грабители, и набеги бедуинов, преданные друзья и настоящая любовь, мальчики, запертые дома, застольная компания с барабаном и дудками и сад Ирама, тысяча мерзавцев и сводник, скаковые лошади, мечети и бани, строитель и плотник, доска и один гвоздь, чернокожий раб с парой писцов, военачальник и проводник каравана, малые и большие города, сто тысяч динаров, Куфа и Анбар, два десятка сундуков с лучшими тканями, двадцать амбаров с зерном и Газа с Аскалоном, дворец Ануширвана и Царство Царя Соломона, все страны от Аравии до Хорасана, и Балк, и Исфахан, все – от Индии до Судана. А кроме этого, в моем мешке – да продлит Всевышний твои дни! – фартуки брадобреев и их одежда и тысяча заостренных лезвий для бритья, чтобы выбрить щеки судьи, если только он не поймет мою справедливую обиду и не признает мешок моим.

– О Всевышний! – закричал сбитый с толку судья. – Это мешок или бездонное море? Или это мешок дня Воскрешения из мертвых, в котором собрано все хорошее и дурное? Откройте мешок!

Я открыл его. Внутри был мой хлеб, лимон, немного сыра и несколько маслин.

Я высыпал это под ноги курду и ушел из суда».

Некоторые наши грамотеи называют плохое стихотворение хорошим только потому, что автор его жил давным-давно. А истинно прекрасное стихотворение зовут плохим, хотя его единственный недостаток в том, что оно написано их современником, более того, они даже видели автора. Но Всевышний никогда не приписывал ни знаний, ни поэзии, ни риторики к определенной эпохе, не делал их и принадлежностью лишь отдельного типа людей. Он всегда разделял эти дары среди всех Своих слуг. В свой час Всевышний повелевает любой старой вещи стать новой, в свой час любой признанной – обратиться в ничтожество.

Рассказывает Харит, сын Хаммама:

«Я взобрался на спину верблюда, изгнанный, отделенный нищетою от своего народа. Потрясения тех лет привели меня в Сану в Йамане, куда пришел я с пустыми кошельками, прося милостыню. В моем мешке не было и толики пищи.

После же, оставив деньги и сплюнув, он взял свою флягу странника в руку и посох под мышку. И когда собравшиеся увидели, что он поднялся и готов их покинуть, каждый опустил руку в карман и наполнил ведро из своего ручья, говоря: «Используй это для себя или раздели с другими».

Он принял это с полузакрытыми глазами и ушел, распрощавшись со всеми, кто желал идти с ним, чтобы не знали его пути.

Но, – говорит Харит, – я пошел за ним, следя и скрываясь от его взгляда, пока он, подойдя к пещере, не проскользнул неожиданно в нее.

Я дал ему время снять сандалии и вымыть ноги (для сохранения благочестия) и затем вбежал. И там я обнаружил его сидящим напротив некоего человека, прислуживающего ему; он смаковал прекрасный белый хлеб, жареного козленка и держал в руке бутыль крепкого напитка.

– Друг! – воскликнул я. – Было ли все то – словами, а это – правдой?

Яростно фыркнув, как если бы он собирался взорваться от гнева, он смотрел на меня, и мне казалось, что он на меня бросится. Но вот огонь угас, и он сказал:

Я повернулся к его слуге и сказал:

– Мы молимся Ему, дабы сохранил от зла. Прошу тебя, ответь мне, кто это?

– Это, – сказал слуга, – Свет Внешних земель, мудрейший из мудрецов, Абу Зайд из Саруджа.

Некогда, в год больших путешествий, я отправился в Дамитту.