Он еще некоторое время, не шевелясь просидел в кресле, неотрывая взгляда от девочки-стирика, и в голову ему пришло одно-единственноеобъяснение этому.

— Афраэль? — ошеломленно проговорил он. Даная лишьслегка походила на Флейту, но Спархок не видел другого решения.

— Да, Спархок? — произнесла Даная без малейшегоудивления в голосе.

— Что ты сделала с моей дочерью? — крикнул он, отволнения приподнявшись в кресле.

— Не глупи, Спархок, — спокойно осадила егомалышка. — Я твоя дочь.

— Это невозможно. Как?..

— Ты же знаешь, что я — твоя дочь, отец. Ты былнеподалеку, когда я родилась. И теперь уж не думаешь ли ты, что я — ребенок,оставленный эльфами взамен похищенного? Или скворец, поселившийся в твоемгнезде, вытеснив твоего собственного птенца? Это глупое эленийское суеверие! Мыникогда так не поступаем.

Спархок старался овладеть своими чувствами.

— Так ты объяснишь мне? — как можно скореепроговорил он. — Или мне придется самому до всего додумываться?

— Успокойся, отец. Ты ведь хотел детей, не так ли?

— Ну…

— И мать-королева тоже. Она ведь должна была дать жизньнаследнику?

— Конечно, но…

— Но она не могла, ты знаешь.

— Что?

— Яд, который дал ей Энниас, сделал ее бесплодной. Тыдаже и понятия не имел, как тяжело мне было справиться с этим. Почему, тыдумаешь, Сефрения была так опечалена, когда узнала, что моя мать беременна?Конечно же она знала о действии яда, и всячески устраняла меня от вмешательства— возможно, в первую очередь из-за того, что вы с матерью — эленийцы, чем покакой-либо другой причине. Иногда Сефрения такая недалекая. Да, сядь ты,Спархок. Когда ты так сутулишься, то выглядишь очень нелепым. Либо сядь, либовстань. Не пари посередине.

Спархок опустился обратно в кресло, мысли беспорядочнопроносились у него в голове.

— Но почему? — спросил он.

— Потому что я люблю тебя и маму. Ей былопредопределено быть бездетной, поэтому мне пришлось немного изменить ее судьбу.

— Но ты также изменила и мою?

— Как же я могла? Ты — Анакха, помнишь? Никто не знает,какова твоя судьба. Ты всегда был для нас большой тайной. Многие полагали, чтомы вообще не должны были тебе позволить родиться. Мне пришлось долгие векавести жаркие споры, чтобы переубедить других, что ты нам действительнонеобходим. — Она опустила голову и оглядела себя. — Полагаю, мнепридется серьезно заняться собой и потихоньку взрослеть. До этого я была стириком,а стирики совсем не так относятся к этому как вы, эленийцы. Ведь если я теперьбуду веками оставаться ребенком, полагаю, у вашего народа возникнут нехорошиеслухи и толки. На этот раз придется расти и взрослеть как полагается у людей.

— На этот раз?

— Ну да. Я рождаюсь дюжины раз. — Она лукавоулыбнулась. — Это помогает мне оставаться такой юной. — Ее милоеличико неожиданно посерьезнело. — Что-то просто ужасное произошло в ХрамеАзеша, отец, и мне хотелось поскорее где-нибудь укрыться. Чрево нашей мамы былосамым прекрасным местом, где можно было спрятаться. Там было безопасно испокойно.

— Так значит, ты знала, что должно было произойти вЗемохе?

— Я знала, что что-то произойдет, и предусмотрела всевозможности. — Она задумчиво поджала свои алые губы. — А это должнобыть интересно, — протянула она. — Я до этого не была взрослойженщиной, а тем более — королевой. Жаль, что здесь нет моей сестры. Мне быхотелось поговорить с ней об этом.

— Твоей сестры?

— Сефренией, — немного рассеянно проговориламалышка. — Она была старшей дочерью моих последних родителей. Ты знаешь,как хорошо иметь старшую сестру. Она всегда такая мудрая, и всегда прощаетменя, когда я натворю глупостей.

Многое встало на свои места в голове Спархока, многое, чемураньше он не мог найти подходящего объяснения.

— Сколько лет Сефрении? — спросил он.

Она вздохнула.

— Ты сам знаешь, что я не отвечу на этот вопрос,Спархок. Кроме того, я и сама этого точно не знаю. Для нас годы значат не такмного, как для вас. Хотя Сефрении уже точно несколько сотен лет, возможно дажетысяча, но какое это имеет значение.

— Где она теперь?

— Она ушла вместе с Вэнионом. Ты ведь знал, какиечувства они испытывают друг к другу?

— Да.

— Поразительно. Иногда, ты все же пользуешься своимиглазами по назначению.

— И чем они занимаются?

— Они присматривают за делами по моей просьбе. Я ведьсейчас слишком занята. А Сефрения сможет отвечать на молитвы не хуже, чем я.

— У тебя все так просто… — беспомощно развел рукамиСпархок.

— Да, так оно и есть, отец. Это твой эленийский Богвоспринимает себя слишком серьезно. Я ни разу не видела, чтобы он улыбался. Моиверующие гораздо более благоразумны и понятливы. Они любят меня, поэтому онитерпимы к моим ошибкам. — Она неожиданно рассмеялась, забралась к Спархокуна колени и поцеловала его. — Ты самый лучший отец, какой у менякогда-либо был, Спархок. Я спокойно могу разговаривать с тобой о таком, от чегоу другого глаза бы на лоб вылезли. — Она склонила голову ему нагрудь. — А что сейчас в действительности происходит, отец? Я знаю, что невсе идет гладко, но Миртаи всегда укладывает меня спать днем, когда к тебеприходят с докладами, поэтому мне слишком мало что известно.

— Не лучшие времена настали, Афраэль, — печальнопроговорил Спархок. — Погода нас совсем не балует, в стране — голод,эпидемии… Кажется, все пошло кувырком. Если бы я был суеверным, я бы решил, чтокто-то опутал наш мир злыми чарами, и оттого нам так не везет.

— Это вина моего семейства, Спархок, — вздохнулаона. — Мы ощутили такую жалость по отношению к самим себе, после гибелиАзеша, что не смогли сразу справиться со своими настроениями и приступить кобычным для себя делам. Думаю, настало время повзрослеть всем нам, я поговорю сними и расскажу тебе о том, что мы решим.

— Было бы очень хорошо, — кивнул Спархок, все ещедо конца не веря своим ушам.

— Хотя у нас еще осталась неразрешимой однапроблема, — сказала малышка.

— Только одна?

— Оставь. Я серьезно. Что нам сказать маме?