— Ты помнишь, как напали на наш Спицимеж? Ты не видела убитых людей, слышала лишь их крики и стоны. Мы сбежали на моем коне, ты сама и наши дети. Помнишь, я поклялся вернуть себе Спицимеж и справедливо наказать обидчиков? Именно это я делаю, и потому меня называют Спицимором.

Жена ему поверила, потому что его любила, впрочем, он же говорил так убедительно. Она гладила его щеки, изуродованные шрамами от нанесенных ему мечом ран, касалась его горбатой груди, думая, что как раз такой и должна быть грудь красивого мужчины, ведь никогда никого другого она не касалась. Спицимир же рядом с супругой чувствовал себя счастливым, и совершенно не желал, чтобы она могла его еще и видеть.

Утром он затащил в конюшню карлицу Милку.

— Пестователь приказал, чтобы ты отправилась к Хельгунде и вновь пошла к ней на службу. Ты должна отравить и ее, и ребенка, если тот родится.

— Нет! Никогда, — ответила карлица. — Пестователь пбрезговал мной, нарушив данную в детстве клятву. Он пнул меня так сильно, что я упала, и у меня еще долго болела голова. По причине клятвы и нет у меня детей, хотя с многими мужчинами я жила. Я сама желаю видеться с Пестователем.

Отвез ее Спицимир в Познанию и ночью привел в комнату Пестователя.

Милка до сих пор была красива, хотя ростом оставалась с девочку. Она упала на колени и сказала:

— Я сделаю все, как говоришь, господин. Отправлюсь в Каррадонон, буду служить Хельгунде и, клянусь тебе, отравлю ее и дитя, если оно родится. Но и ты выполни свою присягу, данную мне много лет назад. Много было у меня мужчин, но ни от одного из них я не забеременела. Думаю, это по причине той самой клятвы. Ты обещал, господин, что поимеешь меня, и от тебя рожу я великана.

— А ты уверена, что то был я, Пестователь?

— Ни у кого на свете нет таких белых волос, как у тебя. Никто, кто только не из рода великанов, не мог бы пасти коров возле Черного Бора. Твою мать, карлицу, поимел великан Боза. Ты должен и меня поиметь.

Даго испытывал к Милке лишь отвращение. Он уже устал от постоянных занятий любовью с Людкой, с которой забавлялся после отъезда Херима. А кроме того, карлица напоминала ему о прошлом: выродившийся народ землинов, страх и нищету в холодном хлеву с коровами, чувство унижения, когда его изгоняли из рода, жизнь, похожая на существование дикого зверя, в Черном Бору, все детские страхи и чудовищное одиночество. Почему нельзя было стереть прошлое из памяти? Почему все время ему напоминали, что родила его женщина из рода карлов? В сонных кошмарах возвращалось прошлое, страх — что и он тоже выродившийся карлик, а не великан; Даго просыпался с резко бьющимся сердцем. Но сон можно было отогнать светом дня. Милка же стояла перед ним живая — ну как прогнать ее от себя? Что было важнее — смерть Хельгунды или собственное унижение? Каким образом превозмочь в себе отвращение к Милке, которые одновременно было и отвращением к прошлому? Что могло быть хуже, чем спариваться с карлицей и, тем самым, как бы и самому становиться меньшим?

Карлица сбросила с себя одежду и, нагая, легла на ложе, покрытое сшитыми шкурками молодых овец. Руки она заложила под голову, расставила ноги, слегка сгибая их в коленях. Даже в слабом свете единственной масляной коптилки должен был Даго видеть ее белую плоть с полными, округлыми грудями, красиво очерченный живот, полные бедра и черную кучку волос между ними, розовый вход в лоно. На ложе женщина уже не казалась маленькой, ее развитое женское тело, разбросанные по овечьему руну светлые волосы и зубы, блестящие в устах, приоткрытых телесным желанием, приказали забыть о прошлом. То, что было когда-то, вновь делалось всего лишь сном, реальностью же оставалось обнаженное женское тело, которое, время от времени, буквально сотрясалось похотью.

Упал на пол плащ Даго. Резким движением стянул Пестователь с себя блузу с кружевами, скинул штаны. Голый, подошел он к кровати и привстал на колени между раздвинутых бедер женщины, и тут она схватила его за шею и припала своими губами к кго устам. Даго вошел в ее распаленное нутро и удивился, что оно такое же глубокое, как у крупных женщин. Милка радостно запищала от первого же толчка, стала она царапать ногтями мужскую спину. Даго чувствовал, как в средине себя Милка сжимается и разжимается, как дрожат мышцы ее живота, как старается она поднять ноги еще выше, чтобы сам он вошел в нее еще глубже. Движениями бедер Милка всю себя подавала мужчине, а зубами кусала его губы до крови. Даго и сам впал в чувство наслаждения но сдерживал собственное желание, чтобы их соединение продолжалось как можно дольше. А под самый конец Милка бессильно откинулась, разбросав руки в стороны, он же, наконец, ударил в нее своим семенем.

Даго лежал на Милке недолго, ибо, как обычно после мгновения счастья с женщиной, делался он чутким и осторожным. Он поднялся с кровати, накинул на себя плащ, затем приказал, чтобы карлица покинула комнату. Но та его не слышала. Могло показаться, что она вообще утратила сознание. Когда же пришла в себя, то увидала Пестователя стоящего у окна и враждебно глядящего на нее.

— Я исполню обещание, — шепнула Милка.

Одевалась она бестолково, так как не хватало ей сил. На нетвердых ногах женщина подошла к двери, не говоря ни слова, открыла ее и, не оглядываясь, исчезла в сенях. Даго же взял кувшинчик с медом и опорожнил до дна. Губы горели, словно прижженные углями, Пестователь чувствовал, что силы постепенно покидают его. Он с трудом добрался до ложа и упал на него, укрывшись лишь плащом. Спал он крепко, без снов.

Утром Спицимир сообщил Пестователю, что Милка получила кошель с золотыми солидами, хорошего коня и четырех воинов в черных плащах, которые должны были помочь карлице безопасно добраться до границ державы Крылатых Людей.

Даго не желал даже себе признать, что воспоминание о прошедшей ночи вновь пробуждало в нем телесное желание. Зря вообще-то Спицимир с такой спешкой отослал Милку к Хельгунде. Пестователь подумал: что, возможно, его отец, великан Боза не без причины охотился на измельчавших женщин, поскольку они давали больше наслаждения, чем крупные и рослые женщины.

В полдень он о Милке забыл. Прибыл гонец из Гнезда с сообщением, что его жена Зифика родила ребенка мужского пола.

— И