Пентюха Яков Тихонович оставил у оградки, а сам прошел в воротца и сел на крепкую аккуратную лавочку возле могилы Галины. Подумал, что Иван постарался на совесть. Вон даже цветы посадил. И ограда вокруг кладбища тоже его дело, как депутату наказ давали. Странно, молодые заботятся о кладбище, а это все-таки забота стариковская, чтобы без суеты, неспешно. А может, так и надо? Пусть молодые почаще думают и вспоминают о том, что придет время, и для них, в свою очередь, наступит последний срок. Может, так…

Яков Тихонович закурил, не поднимаясь со скамейки, дотянулся до портрета жены и ладонью вытер со стекла пыль. Лицо Галины, словно умытое, тихо заулыбалось ему навстречу.

– Здравствуй, Галина. Вот, в гости пришел. Никак собраться не мог, а тут подфартила незадача. Да, незадача у меня вышла. Помнишь, как на бригадирство ставили, при тебе же было? Рыбин тогда секретарем райкома был. Помнишь, приехал, а тут хлеб преет, работать некому, бригадир пьяный. Мы еще пахали с тобой, ты у меня прицепщицей была. Подъезжает он к нам, как маршал Жуков в кине, и бригадира привозит. Тот сразу протрезвел. «Вот, – секретарь говорит, – ты на трактор пойдешь, а ты, – на меня показывает, – принимай бригаду. Приеду через неделю – проверю. Провалишь уборку – сухари суши». Да, поработали, попотели. Я ведь, ты знаешь, пятерых председателей пережил. Все, кажется, постиг: где приврать, где припрятать – лишь бы польза… А вчера… сказали мне, Галина, что никуда я не годный стал. За жизнью, говорят, не поспеваю. Как консервную банку: открыли, выхлебали и выкинули. Пришел вот, поплачусь тебе, может, что и подскажешь. Ты ж у меня разумница, большая разумница.

Он остановился, передохнул и долго глядел на тихо улыбающееся лицо Галины, пытаясь представить, услышать, что бы она ему посоветовала. Но представить так и не смог. Однако, странное дело, когда выговорился, обида стала стихать, блекнуть, была уже не такой сильной, как прежде. Он успокаивался, и думалось спокойней, обстоятельней.

– Вишь, как я привык к тебе. Бывало, нашумлю, напсихуюсь, а ты глянешь так тихонько, улыбнешься, я и остыну.

Долго еще сидел Яков Тихонович у могилы. То молчал, то снова начинал говорить, и ему казалось, что он беседует с живой Галиной. Чтобы не потерять это чувство, чтобы остаться с ним наедине, он после кладбища не поехал в деревню, а поехал по тем местам, где они когда-то любили бывать: на берег речки, к березовому колку и даже заглянул на дальний увал, где собирали молодыми первую землянику.

Солнце светило ей прямо в глаза. Любава прикрывала их ладонью и так, из-под ладони, смотрела на Ивана. Он сидел на мотоцикле, невыспавшийся, посеревший, сидел и улыбался. Любава, освещенная солнцем, словно звенящая в утренней прохладной свежести, была совсем рядом.

– Говорят, ты свадьбу вчера разогнал. Правда?

– Их разгонишь, как раз. Я тебя давно не видел, Любава…

«Чего ты боишься, дурочка, – подумала Любава. – Ты только погляди на него. Не будет попреков. А твоя вина останется только с тобой. Ничего не растерял, ничего не забыл, тебе тоже помог не растерять и не забыть. Это главное, а все остальное – мелочи».

Она шагнула к Ивану, обняла за шею тонкими руками и ткнулась ему губами в щеку.

– Знаешь, теперь я свободна. Совсем свободна. И теперь все можно. Придешь вечером?

Осторожно придерживая руками тонкие Любавины плечи, Иван лишь кивал. Мимо, обдав пылью, на бешеной скорости пролетел грузовик, а они стояли, ничего не видя и никого не слыша, кроме самих себя.

На грузовике проскочил Виктор Бояринцев. Он их, конечно, увидел еще издали. Рванул руль вправо, в сторону, объезжая, и, уже проскочив, еще несколько раз оглянулся. Они стояли по-прежнему, тесно прижавшись друг к другу, и голова Любавы лежала на плече у Ивана.

Еще издали Иван увидел на поле возле комбайнов красную председательскую «Ниву», а когда подъехал ближе, разглядел и стоящих рядом Серегу Дьякова и Михаила Постникова. Вид у дубков был невеселый. Помятые, похмельные, они разом взглянули на Ивана и разом отвернулись, набычились.

Следом приехали Валька, Огурец и Федор.

– Так, труженики в сборе. – Веня присел на капот своей «Нивы» и с какой-то легкой веселостью, совсем не подходящей к моменту, продолжал: – Прекрасно. Давайте-ка разберемся по поводу вчерашнего события. Я, как говорится, по должности должен проводить воспитательную работу. Но мне, мужики, честно, взрослых людей воспитывать не хочется. Решайте-ка вы сами. Вот ребята вам вчера козу сделали, а вы – решайте. Как скажете, так и будет.

Дубки приободрились. Они надеялись, что мужики не будут такими суровыми, как председатель.

Иван вспомнил вчерашнее отчаяние, злые лица Михаила и Сереги на свадьбе и спокойно подумал о том, что жалеть их сейчас нельзя.

– Вениамин Александрович, – чуть вперед выступил Серега. – Ну, виноваты мы, конечно. Сам посуди – столько времени ни выходных, ни проходных. До этого же на всю катушку пахали. И теперь тоже пахать будем.

Веня молчал. Он поглядывал на комбайнеров и с нескрываемым интересом ждал, что скажут они. Ждал с нетерпением.

– Слушай, председатель, – хмуро заговорил Федор, присаживаясь на корточки, словно готовясь к долгой беседе. – Я вот скажу, а у тебя духу не хватит. А? Как тогда?

– Говори.

– Нет, ты мне не ответил.

– Хватит, Федор Петрович.

– Хорошо. Значит, так. Время мы вчера потеряли, заработок тоже потеряли, значит, наши потери ты с них высчитай, а самих орлов вышиби с машин. Чтоб другим неповадно. Только ради бога не начинай их воспитывать. Все они понимают, только на горшок не просятся…

Веня просиял. Именно это ему и нужно было. Чтобы не он, а такие же работяги, как и шоферы, сказали эти слова.

– Кто еще хочет внести предложения?

Желающих больше не было. Согласие с предложением Федора выразили молча.

– Постников и Дьяков, вы свободны. Вопрос о дальнейшем трудоустройстве будем решать в конторе. Жду в два часа.

Оба дубка были так ошарашены неожиданным поворотом дела, что даже не нашлись что ответить и возразить. Несколько раз растерянно оглянулись и тихо пошли с поля.

– Бояринцева оставим на машине, второго шофера я уже нашел. – Веня серьезно и сосредоточенно поглядел на Ивана, прямо ему в глаза, потом точно так же на всех остальных. – А теперь еще один вопрос. Хотел поначалу от вас скрыть, а потом подумал, что это нечестно. Давайте на минутку присядем…

Веня подробно рассказал о приезде Зырянова, о том, что тот хочет срезать расценки, и о том, что было сказано вчера в райкоме на совещании. Рассказал и снова по очереди стал всех внимательно осматривать. Ждал.

Особой радости рассказ его не вызвал. Долго молчали. Федор первым поднялся, несколько раз наклонился, разминая поясницу, и крепкими твердыми шагами направился к комбайну.