За панелью, в углублении, под стопкой старых пыльных книг, лежал альбом с подборкой газетных материалов, посвященных Маурисио Вальсу. Эти вырезки Даниэль похитил из зала периодики библиотеки Атенея. Светская жизнь министра тщательно фиксировалась на пожелтевших страницах год за годом. Даниэль знал наизусть все статьи и сообщения. Последнее известие о гибели министра в автомобильной катастрофе поразило его как гром среди ясного неба. Он болезненно воспринял новость.

Вальс, человек, отнявший у него мать, ухитрился ускользнуть от возмездия.

Даниэль привык ненавидеть лицо надменного типа, так любившего фотографироваться в горделивых позах. Он пришел к выводу, что человеку не дано познать свою сущность, пока в нем не проснулась ненависть. Но если истинная ненависть проторила дорогу к сердцу и душу обуревает жгучая ярость, медленно испепеляющая остатки того хорошего, что являлось его главным достоянием, человек постарается не выдать сокровенных чувств. Он ненавидит втайне. Даниэль усмехнулся. Мало кто верил, что он способен хранить секреты. Даниэль действительно этого не умел. Даже в детстве, когда искусство беречь тайну является инструментом поддержания мира и космического пространства в равновесии. Даже Фермин и Беа не догадывались, что он прятал в стене альбом. А ведь Даниэль не раз возвращался к нему, перебирая материалы, служившие пищей той мрачной тени, которая поселилась и разрослась в недрах его души с тех пор, как он узнал, что великий Маурисио Вальс, надежда государства, отравил его мать. Его старались убедить, что это лишь домыслы. Невозможно установить, что произошло на самом деле. Период сомнений и подозрений остался для Даниэля позади. Он обрел твердую уверенность.

Теперь справедливости не суждено восторжествовать. И это была ужасающая данность, с какой он не мог смириться.

Никогда не наступит день, в предвкушении которого Даниэль травил себе душу. Он мечтал встретиться с Маурисио Вальсом лицом к лицу и посмотреть ему в глаза, чтобы тот увидел всю глубину взращённой им черной ненависти. А потом вынул бы пистолет, купленный по случаю у теневого торговца, порой заходившего в «Кан-Тунис». Оружие, завернутое в тряпки, хранилось в том же тайнике за панелью. Оно было старым, времен войны, однако заряжено новыми патронами. Продавший пистолет делец научил Даниэля пользоваться им.

– Сначала стреляешь по ногам, по голеням и ждешь. Смотришь, как он ползает. Потом делаешь выстрел в живот. И ждешь. Пусть корчится. Следующий выстрел – в правую сторону груди. И ждешь. Ждешь, пока его легкие наполнятся кровью и он захлебнется собственным дерьмом. И вот когда покажется, что он уже умер, ты выпустишь три оставшиеся пули в голову: одну в затылок, одну в висок и одну чуть ниже подбородка. Оружие выбросишь в реку Бесос, где-нибудь на пляже, чтобы его унесло течением.

Может, тогда течение унесло бы навсегда черный гнев и горечь, ныне точившие его изнутри.

– Даниэль!

Он поднял голову и увидел Беа. Не слышал, как она вошла.

– Даниэль, ты здоров?

Он кивнул.

– Ты очень бледный. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Прекрасно. Устал немного из-за того, что не выспался.

На губах Даниэля выступила благостная улыбка, прилепившаяся к нему еще со школьной скамьи, его визитная карточка в квартале. Душка Даниэль Семпере, желанный зять для заботливых матерей, мечтавших о хорошем муже для дочери. Человек со светлой душой, где не было места злу.

– Я купила тебе апельсины. Только бы их не нашел Фермин, а то он слопает все в один присест, как в прошлый раз.

– Спасибо.

– Даниэль, что случилось? Ты не хочешь со мной поделиться? Это из-за проблем с Алисией? Из-за того полицейского?

– Ничего не случилось. Я немного встревожен, что вполне естественно. Но мы выбирались из более опасных ситуаций. Справимся и с этой.

Даниэль не умел ей лгать. Беа посмотрела мужу в лицо. В течение последних месяцев она замечала в его глазах нечто, вызывавшее у нее безотчетный страх. Она подошла к супругу и обвила его руками. Даниэль не протестовал, позволяя обнимать себя, но стоял как истукан, витая мыслями где-то далеко. Беа медленно отступила, поставила сумку с покупками на стол и произнесла:

– Я схожу за Хулианом.

– Буду вас ждать.

9

Алисия смогла подняться с кровати без посторонней помощи только через четыре дня. С тех пор как она очутилась в заколдованном замке, время словно замедлило неудержимый бег. Часть дня Алисия проводила между сном и бодрствованием, не покидая кельи, где ее поселили. В комнатке стояла жаровня, куда Исаак исправно подбрасывал угли. Свет одинокой свечи или масляной лампы не справлялся с сумраком, наполнявшим помещение. Обезболивающие лекарства, оставленные доктором Солдевильей, погружали Алисию в вязкий сон. Иногда она пробуждалась и видела Фермина или Даниэля, дежуривших около ее постели. Деньги не приносят счастья, но химия порой позволяет приблизиться к нему.

Начав смутно осознавать, кто она и где находится, Алисия пробовала говорить. На большинство вопросов получила ответы, даже не успев их задать. Нет, никто ее в этом убежище не найдет. Нет, воспаления, которого опасались, не случилось, и доктор Солдевилья полагал, что выздоровление шло по плану, хотя она была еще очень слаба. Да, Фернандито цел и невредим. Сеньор Семпере нанял его курьером на неполный рабочий день для доставки купленных книг клиентам. Он часто спрашивал об Алисии, правда, по наблюдениям Фермина, юноша стал делать это немного реже с тех пор, как столкнулся в книжной лавке с Софией. От восхищения парень впал в ступор, сумев побить собственный рекорд, что прежде считалось невозможным. Алисия порадовалась за верного друга. В юдоли страданий пусть хоть кто-то получит заслуженное счастье.

– Смотрите-ка, какой влюбчивый бедняга, – с сожалением произнес Фермин. – Он еще настрадается в жизни.

– Намного больше страдает тот, кто не способен любить, – возразила Алисия.

– Боюсь, что лекарства плохо действуют на ваши умственные способности. Еще немного, и вы возьмете гитару и начнете распевать наставления из катехизиса, так что мне придется попросить нашего эскулапа, чтобы он снизил вам дозу до уровня детского аспирина.

– Не лишайте меня единственной радости, которая у меня осталась.

– Боже мой, как вы испорчены!

Живительную силу порока тут явно недооценивали. Алисии остро не хватало бокалов белого вина, заграничных сигарет и личного пространства, чтобы побыть наедине с собой. Лекарства затуманивали сознание, и это помогало ей проводить дни в теплой компании милых людей, прилагавших титанические усилия, чтобы спасти ей жизнь, и озабоченных ее выживанием намного больше, чем она сама. Порой, погружаясь в волшебный колодец химического забвения, она думала, что было бы неплохо опуститься на дно и остаться там, заснув навечно. Но рано или поздно Алисия снова пробуждалась и вспоминала, что смерти заслуживают лишь те, кто расплатился по всем счетам.