— Да, она очень хороша.

— Вы ее знаете?

— Гм!

— Это талант.

— Ну да, актриса довольно способная: истина превыше всего.

— Вы ее видели на сцене?

— Мне о ней рассказывали.

— Очень жаль, что вы сами не видели ее: вы бы признали, что не встречали ничего столь прекрасного.

— Ах, что до красоты, вы правы. Когда эта женщина ходит, кажется, будто она ступает по струнам вашего сердца, заставляя их мелодично трепетать, будто это струны клавесина.

— Ну, монсеньер, я вижу, что вам ее очень хорошо описали.

— Если начистоту, герцог, я видел ее игру.

— То-то же, монсеньер! И что скажете?

— Она великолепна. К тому же я собрал сведения о ней.

— И что же?

— Эта девушка совершенство. Баржак поговорил с одной камеристкой по имени Клер…

— Ах так! И что же?

— Она дала ему возможность сыграть мифологическую роль.

— Продолжайте, монсеньер, прошу вас!

— Вам известно предание об Актеоне?

— Неужели Пекиньи превратился в оленя?

— Нет, Баржак сперва, еще до…

— А, прекрасно: Актеон спрятался в суфлерской будке?

— Еще того лучше, герцог; в противном случае миф был бы воспроизведен неточно. Вы же помните, там речь шла о неком кристальном источнике.

— То бишь ванне? Аи да господин Баржак! — заметил Ришелье.

— Вот уж тут, герцог, я и впрямь получил ценное донесение.

— Продолжайте, монсеньер.

— Каноны запрещают священнослужителям злоупотреблять описанием чрезмерно впечатляющих картин.

— Ах, Баржак!.. Но в таком случае вам должно быть понятно, какое счастье сулит королю любовь к столь прекрасной особе.

— Герцог, это не называется любовью.

— Да простят нам каноны, монсеньер.

— Подобная любовь не более чем времяпрепровождение.

— Ну и что же?

— Так вот, его величеству потребна любовь истинная, настоящая — слышите, герцог? — тут нужна подлинная страсть; пусть эта любовь берет свое начало в голове или будет порождена чувственностью, пусть, если угодно, она даже идет от сердца, лишь бы ее источник находился в нашей власти, чтобы мы имели в своих руках ключ, позволяющий отпирать его и запирать, выпускать на волю и прятать в скрытом месте.

— Но мы и будем его иметь, монсеньер.

— Нет.

— И потом, король уже заметил эту девушку.

— Это еще один довод против нее — там уже Пекиньи со своей котерией.

— Но господин Пекиньи возвысится лишь тогда, когда этого пожелаем мы, сторонники Флёри.

— Герцог, подумайте хорошенько. Артистка — нет, никогда. Послушайте, — продолжал он, вновь принимая важный тон, — королю не пристало ронять свое достоинство. Комедиантка в Версале или в Лувре — нет, это невозможно. Оставим комедианток ленивым английским королям, которым они разыгрывают интермедии в перерывах между герцогинями. Мы же, люди благовоспитанные, цивилизованные, не позволим благородным кавалерам водиться со всяким закулисным сбродом или превращать королевские апартаменты в кулисы.

— И все же, монсеньер…

— Видите ли, герцог, Людовик Пятнадцатый почивает на ложе Людовика Четырнадцатого; нам следует воздерживаться от забвения этой подробности.

— Вы опровергли все мои доводы, — невозмутимо заметил Ришелье. — Что ж, сдаюсь.

— Пойдем дальше, как вы сами только что выразились.

— Стало быть, переходим к номеру седьмому.

— Кто у вас в списке под этим номером?

— Госпожа графиня де Майи.

— О-о! — вздохнул его преосвященство.

— Вас опять бросает в дрожь? — спросил г-н де Ришелье.

— На сей раз выбор хорош, герцог, но…

— Выскажите все ваши «но», монсеньер, сделайте одолжение.

— Там имеется муж.

— Это мне, черт возьми, известно!

— И семейство.

— Вижу, вы предпочитаете, чтобы я занялся семейством; что же, извольте. Я начал со старшей дочери, но, раз вы настаиваете, продолжим. Номер восьмой, Полина Фе-лисите де Нель, еще в монастыре.

— Она некрасива.

— Отчасти поэтому я и медлил назвать ее. Только об одном я должен вас предупредить.

— Что такое?

— А то, что Полина очень умна.

— Это я знаю.

— Вам известно, что творится в недрах монастырей?

— Я епископ!

— Да, верно.

— Я сказал бы даже, что она полна честолюбивых надежд, причем вполне светских.

— Это и мне известно, монсеньер.

— Как, герцог? И вы тоже знаете, что происходит в недрах монастырей?!

— Монсеньер, я водил знакомство с тамошней аббатисой.

— Теперь моя очередь сказать: «Да, верно».

— Стало быть, Полина для нас слишком умна и честолюбива.

— Она слишком уродлива.

— Номер девятый, монсеньер: Диана Аделаида, третья сестра.

— Почти ребенок.

— В таком случае не буду говорить о четвертой сестрице Гортензии Фелисите, номер десятый.

— Вы правы, герцог.

— Умолчу и о Мари Анн, пятой сестре, прекрасной девушке, говорят, уже несколько обольщенной маркизом де Ла Турнелем.

— Герцог, если пятую мадемуазель де Нель уже обольстили, оставим Мари Анн, пятую из сестер де Нель, не будем предлагать ее королю. От мужей еще можно отделаться, от любовников нет.

— Монсеньер, вы меня мудро наставляете, однако номера в моем списке уже кончаются, а мы так ничего и не решили.

— Но, герцог, быть может, мы слишком поторопились отвергнуть тот седьмой номер?

— Вы имеете в виду госпожу де Майи, Луизу Юлию?

— Супругу Луи Александра де Майи, любовника мадемуазель Олимпии Клевской.

— С вами беседовать — одно удовольствие, монсеньер; памяти, подобной вашей, ни у кого не встретишь.

— Что правда, то правда, герцог; мне порой говорят, что в этом смысле я немного похож на вашего двоюродного деда-кардинала.

— Монсеньер, — заметил Ришелье суховато, — мне мудрено об этом судить: я никогда не видел моего деда, а вас вижу.

Эта обоюдоострая сдержанность могла сойти за тонкую лесть.