Флёри понял ее именно так и оживился.

— Итак, вернемся к госпоже де Майи, — произнес герцог.

— В виде пробы.

— О, разумеется! Что до меня, монсеньер, я на сей счет не имею сложившегося мнения.

— Герцог, она ведь тощая.

— Что вы имеете в виду, монсеньер? — спросил Ришелье, сохраняя леденящее хладнокровие.

— Тощей, мой любезный герцог, я называю женщину, которая с первого взгляда…

— Ну же, монсеньер, говорите.

— Я вас не шокирую?

— Вовсе нет, нисколько. Я весь внимание.

— Так вот, — продолжал кардинал, — женщину, которая, когда на нее посмотришь спереди…

— А как же каноны, монсеньер? Вспомните о канонах!

— Увы! Да…

— Что же, монсеньер, я вам отвечу.

— О, я полагаю, что госпожа де Майи — одна из немногих во Франции, кому так идет парадное платье.!

— Это кое-чего стоит.

— Я думаю!

— В глазах молодого короля, отнюдь не равнодушного к нарядам.

— Да, действительно!

— Умение хорошо носить платье, это, монсеньер, одно из самых многообещающих умений.

— Платье — лишь красивая листва, а как насчет самого дерева?

— Э, монсеньер! Когда дело касается такой женщины как та, о которой мы говорим, не стоит совать палец между деревом и его корой.

— Признаю! Согласен!

— А вот руки хороши до чрезвычайности!

— Сказать по чести, как поглядишь на них, кажется, будто видишь волшебные веретена или персты Авроры.

— Кожа перламутровая, прозрачная, и под ней струится алая, благородная кровь.

— О, не буду этого отрицать.

— Глаза широко раскрытые, искренние и сияющие, словно у лани. Ступни…

— Не покидайте лица, герцог!

— Рот алый, горячий!

— А зубы, сказать по правде, жемчужные.

— И этот легкий черный пушок, из-за которого в уголках рта как будто притаилась вечная улыбка…

— Он такого же цвета, как брови, — эбеново-черный!

— А вы заметили, каковы ее волосы у самых корней?

— У основания шеи, не так ли?

— Да, на затылке.

— А родинки на лбу?

— Их у нее семь.

— Согласно канонам красоты.

— Лоб великолепен.

— И непритязателен.

— Да, это лоб красавицы, а не умницы.

— А-а! Подробность важная!

— И знаете, монсеньер, мне пришла в голову одна мысль.

— Говорите.

— Вы сказали, что она тощая.

— Ну, послушайте, ведь в самом деле, этот девический бюст…

— Монсеньер, судя по всему, вы не обращали внимания на ее плечи.

— А, так, значит, плечи хороши?

— Монсеньер, они не просто хороши, они круглые, полные.

— Ах, герцог…

— Отбросьте недоверие! Сами посмотрите. Черт возьми! Вам стоит лишь последовать в этой малости примеру святого Фомы: он вложил персты в рану на боку Спасителя нашего, а вам достаточно лишь позволить взору скользнуть под…

— Герцог, герцог, вы забываете о канонах!

И епископ расхохотался совсем по-раблезиански.

— Я настаиваю на этом пункте, монсеньер, и знаете, почему?

— Узнаю, если вы мне скажете.

— Потому что полные плечи у молодой женщины — безошибочный признак.

— Признак чего?

— Здоровья, будущности.

— Будущности? Вот еще! Какая-то брахиомантия! Уж не ваш ли венский колдун вас этому научил?

— Нет, монсеньер; речь идет не о духовной будущности, а о физической. Женщина, которая при юношеской худощавости имеет пышные плечи, к зрелым годам станет очень красивой.

— Э-э, герцог, какие у вас познания в физиологии!

— Не без того, монсеньер.

— Стало быть, вы не видите ни малейших причин беспокоиться за физическую будущность Луизы де Майи?

— Монсеньер, а ее ножки вы видели?

— Я о них слышал, но моя репутация…

— Монсеньер, это ножки, подобных которым мне видеть не приходилось. А между тем, как вы знаете, самые красивые ножки у парижанок, и я прожил в Париже всю жизнь, пока меня не отправили в Вену.

— А, прекрасно, герцог! Ножки послужат для короля весьма сильным средством, побуждающим к действию. Всякий раз, когда король ездит на охоту, он прячется под деревом возле охотничьего павильона, чтобы, оставаясь незамеченным, посмотреть, как дамы сходят с коней либо забираются в седло.

— В самом деле?

— А уж когда он приметит ножку, которая в его вкусе…

— Стало быть, он знаток?

— Ну, в достаточной мере. Он тогда тотчас требует, чтобы ему представили сведения о даме. Бог мой! Это ведь именно красоте ног госпожа де Нель, мамаша, была обязана тем приключением, правда, не имевшим продолжения.

— Теперь, монсеньер, если вам угодно, оставим физические достоинства, поскольку в этом смысле мы, пожалуй, достигли соглашения.

— Да, герцог. Мы договорились, что Луиза де Майи станет очень красивой женщиной.

— Это установлено, монсеньер; поговорим теперь о том, что прячется в этой столь прекрасной головке.

— Она, должно быть, пустовата?

— Прошу прощения, она преисполнена ума.

— Ах, дьявол! Потаенный ум?!

— Вы помянули врага рода человеческого, монсеньер; для епископа это ужасное сквернословие.

— Ваша правда, мне следовало вместо «Дьявол!» сказать «Герцог!»: истина не пострадала бы от такой замены. Стало быть, у нее потаенный ум?

— Да.

— Это самое худшее, знаете ли!

— Весьма большой ум, и прячется он только от тех, кому она не желает его показывать.

— Поистине ужасающее качество!

— Нет.

— Но позвольте, герцог, ведь женщина с умом станет управлять королем, благо сейчас только ум и нужен для того, чтобы взять в руки бразды правления.

— То, что вы сейчас сказали, монсеньер, весьма прискорбно для господина герцога.

Флёри рассмеялся.

— А для нас, как вы сами же недавно признали, нет ничего опаснее умницы.