Времена были благоприятными для племени. Северные олени водились в изобилии, бизоны носились по степям несметными стадами, где хватало и совсем юных, убить которых не составляло труда – к тому же их мясо было более нежным. Имелось и укрытие: почти пещера, хорошо защищавшая от холода, но с широким входом, через который внутрь попадал солнечный свет. Под сводом, позади разведенных полукругом костров, преграждавших вход тем достаточно сильным хищникам, которые осмелятся напасть на полсотни воинов с огромными руками, стояли чумы с каркасом из деревянных палок, покрытые плохо выделанными, вонючими шкурами. В расположенных по соседству известковых осыпях – склоны разрушились из-за сильных заморозков – встречался необработанный кремень в виде крупных желваков, он попадался также в речных наносах и в глине на плато, которые размывали дожди. Другие племена обитали не ближе чем в трех днях пути и все до одного были гораздо слабее. Наконец, климат, после более продолжительного, чем обычно, влажного периода, начал становиться более сухим и холодным. Вдалеке, на самом севере, давно уже пришли в движение никогда не виденные этими племенами огромные ледники, вновь устремившиеся к югу.

Жизнь была суровой и, конечно, опасной. Неосторожного или невезучего подстерегала смерть – от когтей пещерного льва или медведя, от рога раненного бизона или острого копыта северного оленя, от зубов скрытных и многочисленных волков. По равнинам бродили большие мамонты. Как правило, они жили в мире с племенем, но некоторые самцы, старые и одинокие, не соблюдали перемирие, и порой в вытоптанной степи находили красноватую кашу, в которую превращались попавшиеся им под ноги охотники. Шерстистый носорог, глупая и близорукая громадина, легко бросающаяся как на куст, так и на человека, также был опасным спутником. Но гораздо опаснее любого из этих животных была невидимая смерть, та, что поражает молнией, сжигает огнем, приходящим из чащи, в высохшей летом траве, та, что проникает в горло, грудь или живот, вызывает покраснение кожи, затрудняет дыхание и часто заканчивается удушением. Этой смерти кланы людей платили тяжелую дань: лишь немногие дети доживали до того возраста, когда могли считаться мужчинами, лишь немногим мужчинам доводилось увидеть больше тридцати весен. А ведь были еще несчастные случаи, утопления, ссоры, война, когда случайно встречались два племени. Этим объяснялась относительно небольшая, несмотря на отсутствие голода, численность племени, и тот факт, что каждая женщина после двенадцатой весны имела столько детей, сколько годов прошло после ее двенадцатилетия.

Мальчик рос, не зная болезней. Первые свои шаги он сделал очень рано, в укрытии, среди сверкающих осколков кремня, брошенных орудий, обглоданных костей и гниющих туш. Зимы сменяли друг друга. В пять лет ему дали детское имя, которое он должен был носить до наступления юности: К’варф. Тогда же ему, сообразно возрасту, поручили первую работу – собирать ветки в непосредственной близости от пещеры: суровые, почти грубые члены племени с нежностью относились к детям. К тому же любого самца, плохо обращавшегося с ребенком, ждало единодушное порицание женщин вкупе с насмешливым безразличием других охотников. Словом, раннее детство К’варфа было счастливым настолько, насколько могло быть счастливым детство неандертальца в его безжалостном мире.

Он играл в игры, понятные и интересные для любого ребенка, в какую бы эпоху тот ни родился. Какая-нибудь деревяшка изображала медведя, и он нападал на нее, нанося удары сучьями – «копьями». Вокруг него шла повседневная жизнь племени. Зачастую, оставив несколько караульных, охотники уходили утром и возвращались лишь вечером, обычно принося большие куски мяса, с которых еще капала кровь, – детишки радостно слизывали ее. Женщины брали туши, разделывали их кремневыми ножами, и вскоре куски красного мяса уже поджаривались на плоских камнях, нагревавшихся на огне в течение всего дня. Потом племя предавалось благостной лености: самцы отдыхали на подстилках из мехов или веток либо обменивались короткими слогами, сидя у огня, тогда как женщины выделывали шкуры при помощи скребел, болтая до тех пор, пока раздраженный вождь не вынуждал их умолкнуть, бросая им в голову первое, что попадалось под руку, – палку, кость, разбитую для того, чтобы высосать костный мозг, или увесистое каменное орудие. Но порой охотники возвращались без дичи, и женщинам и детям приходилось вновь обгрызать кости, брошенные в сторону в веселые дни пиршества, – на них еще оставались кусочки почерневшего, затвердевшего мяса.

К’варф развивался быстро. Уже в десять лет, имея короткие и сильные конечности и слегка выдвинутую вперед большую голову, он был типичным представителем своей расы. Он еще не был взрослым и даже подростком, но перестал быть ребенком, и свободного времени у него стало меньше. Он научился обрабатывать кремень, отщеплять с помощью ударника каменный осколок, который затем следовало подретушировать костью, чтобы получились скребла, наконечники рогатины, наконечники с черешком[11], которые укрепляли на конце древка копья. Научился он и разводить огонь – либо быстро крутя заостренную палочку в отверстии, проделанном в мягком и сухом дереве, либо ударяя кремнем об один из тех блестящих желтых камней, которые они находили в особых местах. Он научился бегать по степи без того, чтобы вывихнуть стопу, угодив ею в нору суслика, или бесшумно, словно тень, по лесу. Он научился пугать дичь своими криками, чтобы выгнать ее на засевших в засаде охотников, отслеживать пути прохода полезных и опасных животных и различать их следы, выучил, почти ценой собственной жизни, старую степную поговорку: «Один волк – пустяк, два волка – опасность, три волка – смерть». Он был на охоте в тот славный день, когда гигант Инг-Тха убил пантеру, и способствовал ее умерщвлению всеми своими слабыми силами, втыкая рогатину в шкуру зверя и удивляясь его живучести.

Пришла зима, и Инг-Тха научил его запутывать свои следы в снегу: другого племени поблизости не было, но оно всегда могло появиться, и плохо скрытый след привел бы врага к укрытию. К’варф стал умнее. Долгими зимними ночами он прислушивался к разговорам мужчин, в кругу которых его теперь принимали или, скорее, терпели, и в итоге получил образование, необходимое воину и охотнику. Определенные слова в определенных обстоятельствах не нравятся Силам, которые скрыты в небе и порой дерутся огненными рогатинами. Гуд однажды забыл об этом, и вскоре, когда он укрывался под пихтой от летнего дождя, одна из Сил бросила свой дротик и сожгла дерево. Наконец, он научился самому важному: любой чужак – враг. Вождь, уже старый по тем временам – он давно не мог сосчитать лета своей жизни, – вспоминал, что в годы его детства с запада пришли захватчики, напавшие на племя. Они походили на племя К’варфа, но были более крупными и менее коренастыми. Одного чужака убили и съели, и, по словам вождя, голова его была не совсем такой, как у людей (под «людьми» он понимал племя).

Когда К’варфу было двенадцать, произошло серьезное событие: племя сменило места охоты. Дичи становилось все меньше, поредевшие стада перестали появляться в долине, приходилось совершать долгие и тяжелые походы. Решение было принято советом, состоявшим из вождя и охотников: племени предстояло переместиться в Двойную пещеру, восточнее этой, в пяти днях хода. Когда-то, в юные годы вождя, племя жило там, и, быть может, именно поэтому он с удовольствием вспоминал о том месте: многочисленные стада, хорошее, защищенное от ветров укрытие, рядом с которым течет вода. Но прежде нужно было удостовериться в том, что пещера пуста, что ее не занимает другая группа. Тарна и Х’релика отправили в разведку, в глубине души К’варф завидовал им.