– Да, признаюсь без лишней скромности… И все же – три неандертальца разом, в прекрасной сохранности! Ты только взгляни на череп этого старика, по неандертальским меркам это старик. Как минимум сорок пять лет. Он превосходен, этот череп! Полюбуйся: целые носовые кости, абсолютно невредимое небо! И эта девушка… лет двенадцати-четырнадцати, полагаю. Если не считать вот этой трещины, возможно, от удара дубинкой – кто знает? – ее череп тоже в отличном состоянии. Третий, к сожалению, раздроблен, и не хватает нескольких кусочков. Жаль, так как следы извилин мозга весьма любопытны – взгляни! Рядом с затылочной долей, похоже, есть след особой извилины, не соответствующей ничему из того, что известно науке. Хотя, может, она не имеет особого значения. Возраст – от пятнадцати до восемнадцати лет. В те времена умирали молодыми. Эти неандертальцы интересны тем, что они, должно быть, были современниками первых Homo sapiens, первых людей, наших предков. К тому же место раскопок тебе хорошо известно: тот двойной грот, который находится в имении моего дяди, в Дордони, – слой мустьерской культуры типа Кина, в котором мы их нашли, очень тонкий, сразу же над ним находится слой ранней ориньякской культуры. Вероятно, они прожили там недолго, быть может, даже были изгнаны ориньякцами, первыми людьми современного типа. Знаешь, дорогой Пьер, порой я даже задаюсь вопросом: чего не хватало этим неандертальцам? Им нужно было совсем немного, чтобы занять господствующее положение. Их орудия были уже не такими грубыми, как у наших первых предков на заре их существования. Вероятно, хватило бы самой малости для того, чтобы ход истории изменился и неандертальцы восторжествовали. Этой малости как раз не нашлось, а может, она просто не смогла развиться… Даже интересно, какую цивилизацию они смогли бы построить… Так или иначе, это настоящая находка для антрополога, правда, говоря так, я испытываю угрызения совести. Порой наука делает человека, помимо его воли, бесчувственным, и я радуюсь несчастью, которое случилось тридцать или сорок тысяч лет тому назад с нашими несчастными родственниками, словно они жили исключительно для того, чтобы дать мне тему для публикации. Тем не менее, учитывая то, как все обстоит или обстояло, найти три эти скелета – в таком вот состоянии – большая удача. Да, настоящая удача…

То действительно была настоящая удача, но он так и не узнал, до какой степени был прав.

– Самое странное происшествие в моей жизни? – Наш хозяин знакомым жестом провел рукой по своей густой шевелюре, затем почесал подбородок. – Подождите-ка, нужно собраться с мыслями, – сказал он, подлив нам немного коньяку.

В тот вечер мы втроем гостили у Арно Лапейра, геолога и антрополога, известного своими раскопками во всех частях света, – трое его бывших однокашников, давно уже взявших в привычку откликаться на его приглашение проводить с ним Марди Гра[12].

– Как-то раз на Борнео… Да нет. Самое странное, что у меня было в жизни, произошло в начале моей карьеры, и я об этом никогда никому не рассказывал, кроме моего бедного друга Мориса Ве́рня, который почил двадцать два года тому назад, в августе. Я и сам не знаю, что об этом думать, так что прошу вас сохранить все в тайне. Есть вещи, которые лучше не предавать огласке, если желаешь, чтобы тебя воспринимали всерьез в кругу тех, кто считает себя учеными, потому что априори отрицают все. Есть, правда, и те, кто считает себя людьми широкого ума, – эти без тени сомнения поверят в какую угодно историю, лишь бы она оказалась невероятной. Словом, я изложу факты, а там уж думайте сами…

Тридцать лет тому назад, в июле месяце, я приступил к своим первым палеолитическим раскопкам. Мой выбор пал на одну из пещер в Дордони, называвшуюся Pech de la Crabo, что по-окситански означает «козий холм». Эту обширную впадину, проходящую через скалистый отрог, изредка перекапывали то там, то сям – как вы понимаете, отнюдь не методично – многочисленные дилетанты. Я был обычным студентом-четверокурсником, одним из нескольких десятков, и мои возможности были ограничены. Мне обещал помочь мой друг Вернь, а для основных работ мы наняли землекопа, неразговорчивого испанца по имени Мартин.

О первых двух месяцах раскопок сказать почти нечего. Две с лишним недели ушло только на то, чтобы убрать землю, поднятую кем-то еще, и очертить границы тех местонахождений, что оставались нетронутыми. Затем нас остановили огромные обрушившиеся глыбы, которые пришлось разбивать при помощи кувалд и клиньев – использовать взрывчатку мы не могли: совсем рядом проходила железная дорога. В общем, сами раскопки начались лишь в начале сентября. К тому моменту встала другая проблема: владельцы гостиницы, в которой мы проживали, любезно, но твердо выставили нас за дверь по той причине, что на этот последний отпускной месяц комнаты были уже сданы некоему парижскому семейству, наведывавшемуся в Дордонь каждый год. Так как в пещере было очень сухо, мы решили расположиться там.

И правильно сделали: о проживании в гроте у меня остались самые приятные воспоминания. В половине шестого вечера мы заканчивали работу, клали дневник на обычную деревянную доску, помещенную на две подставки, и заносили туда свежие данные о раскопках. Стряпню мы готовили на примитивном очаге, между тремя большими камнями, наслаждаясь восхитительными бифштексами «по-мустьерски», которые нанизывали на зеленые ветки и поджаривали над горящими углями. Дым от сжигаемого нами можжевельника придавал мясу особый аромат, и мы, совсем еще юные, представляли, что поедаем бизона.

Спокойными сентябрьскими вечерами мы наслаждались последними отблесками дня. Сидя на огромном камне на самой вершине склона, мы созерцали небольшую долину, прямые и высокие тополя, ряды которых тянулись вдоль почти уже пересохшего ручья, отбрасывая на луга длинные тени («Majoresque cadunt…»[13] – обязательно замечал кто-нибудь из нас), крыши ферм, отливающие красным под последними косыми лучами, медленное нарастание сумерек. За окнами домов одна за другой зажигались лампы, и незадолго до наступления кромешной тьмы, объявляя о своем подходе певучими гудками, прямо под нами огненной змейкой пробегал поезд на колесах с пневматическими шинами. Едва различимые в темноте, мы приветственно махали рукой машинисту, тот махал нам в ответ. Поезд исчезал вдали, мы снова разжигали костер и при его свете, растянувшись на песке, обменивались мыслями об истории первобытного общества, ходе раскопок или современном мироустройстве. Пританцовывало оранжевое пламя, потрескивал хворост, дым лениво поднимался к своду пещеры, а затем, уползая к выходу, исчезал, уносимый легким ночным бризом. Круг света не проникал вглубь грота, и дальняя часть пещеры представляла собой черную бездну, где открывался еще более черный вход в галерею, проходившую через весь холм. То тут, то там выступы стен цепляли свет, и в его зыбких отблесках порой казалось, что рядом крадется жуткое чудовище.