– Мы пойдем в другие места. Умоляем дать нам еще две недели!

Между тем часовые возле церквей доложили, что из храмов идет дурной запах. Этой частностью можно было бы и пренебречь, но от других командиров к адмиралу стали поступать сведения, что в покинутом городе нечего есть. Окрестные плантаторы бежали вглубь острова, уведя весь скот. Постепенно ситуация осложнялась, повторяя в миниатюре бессильное стояние Наполеона в занятой Москве. Помощники Моргана растерянно глядели на своего предводителя, мерившего большими шагами крепостные покои. Надлежало принять какое-то решение. Ждать было нельзя.

– Даю вам десятидневную отсрочку, – сказал он испанским посыльным. – За это время вы должны раздобыть золото. Что касается провизии, то я отправляю за ней других гонцов. Им я даю два дня. Если к этому сроку они не вернут скот, все пленники в церквах будут казнены.

Едва адмирал кончил говорить, как в зал ввалилась кучка флибустьеров, толкая впереди связанного негра. У этого раба, только что пришедшего в город, обнаружили под одеждой несколько писем к жителям Пуэрто-дель-Принсипе. Все они были подписаны губернатором Сантьяго (тогдашней второй столицы Кубы). В письмах содержалось одно сообщение: «Постарайтесь выиграть время, продержитесь еще несколько дней. Я выступаю во главе полка вам на помощь».

– Немедля отнести церковную добычу на берег к кораблям! – распорядился адмирал.

Иными словами, отступать! Ждать прихода полка с артиллерией не имело смысла. Отступление никогда не считалось позорным для предводителя флибустьеров, его честь и слава заключались в том, чтобы отступить с богатой добычей. На сей раз церковная утварь была весьма скромной, а из пленных Пуэрто-дель-Принсипе даже угрозой неминуемой смерти не удалось выжать ни единого дублона. Можно, правда, было доставить пленников на Ямайку, чтобы сделать их рабами или разменной монетой. Морган подумал об этом варианте, посоветовался с Моррисом и отказался от него. Владельцы плантации на Ямайке предпочитают иметь черных рабов: из испанских солдат работники выходят никудышные. К тому же, когда пленников вытащили из церкви, на них было тошно смотреть. Такой товар (если даже предположить, что они переживут морскую дорогу) на ямайском рынке дорого не продашь.

– Пятьсот быков! Раз уж гонцы не нашли денег, пусть добудут мне за два дня пятьсот быков, сами пригонят их к берегу, зарежут, засолят и погрузят на корабли. Иначе – смерть всем испанцам, а город будет предан огню! Таков мой последний сказ.

Это говорил адмирал, который еще три года назад, будучи безвестным капитаном, побагровел от негодования, когда ему предложили добычу в виде кампешевого дерева. Тогда он замахивался на Камору сокровищ в Мехико! А сейчас – пятьсот быков… Из нашего далека нет возможности докопаться, почему адмиралу вздумалось требовать подобного рода контрибуцию. Давно ведь уже миновала эпоха робких набегов пиратов ради куска мяса. Как бы то ни было, требование Моргана превратило конец экспедиции в кровавый кошмар.

Морган дал сроку двое суток, но пятьсот быков были на месте уже утром следующего дня. Когда речь шла о золоте, гонцы клялись, что не нашли ни одной живой души: деревни и имения обезлюдели, пампа превратилась в пустыню, никого и ничего. Однако тут за ночь они сумели пригнать полутысячное стадо. Испанские колонии имели столетний опыт грабительских налетов флибустьеров. Обе стороны знали, по какому примерно сценарию будут разворачиваться события. И нам, далеким зрителям, приходится констатировать: испанцы, оповещенные гонцами, что их собратья находятся в руках безжалостных пиратов, что они умоляют о помощи, соглашались на нее лишь при условии, что речь не идет о серебре и золоте. Быки – ладно уж, бог с ними. Но никакие рассказы о самых жутких казнях не могли заставить единоплеменников развязать мошну.

Двери обеих церквей Пуэрто-дель-Принсипе отворились, и оставшиеся в живых выползли из могильной клоаки на свет божий. Кое-кого из самых крепких удалось ударами сапог поднять на ноги: они должны были помочь гнать быков к бухте Санта-Мария.

Стоял сухой сезон, ярко светило солнце, на белопесчаный пляж накатывали легкие волны. Испанцы, подгоняемые угрожающими криками и тычками, принялись забивать быков; меньше чем за два часа они зарезали пятьсот животных. На расстоянии в добрых две мили пляж превратился в кровавое месиво, тучи мух висели над выпотрошенными внутренностями. Испанцы без устали рубили и резали мясо, выкладывали его на песок и посыпали солью. Солнце немилосердно било в затылок, мухи зудели в воздухе, но ни мясники, в изнеможении валившиеся наземь, ни подгонявшие их флибустьеры ничего не слышали из-за оглушительного клекота налетевших чаек и ворон, пикировавших на дымящееся мясо. Серо-черное облако птиц висело над бойней; те из них, кому не удавалось пробиться к внутренностям, пытались рвать куски, предназначенные к засолу, и испанцам приходилось отгонять их. Подобное адское зрелище могло пригрезиться разве что в бредовом кошмаре.

Морган, Моррис и остальные капитаны стояли возле шлюпок, готовых начать перевозить солонину; рядом с адмиралом был конь, на котором он приехал из Пуэрто-дель-Принсипе. Валлиец безмолвно взирал с каменным лицом на чудовищную резню, творившуюся на пляже. Все происходило в бешеном темпе; внезапно он заметил, что в одном месте работа прервалась. Флибустьеры образовали круг. В любой точке Флибустьерского моря это означало в девяноста девяти случаях из ста, что внутри круга двое или несколько человек сошлись в поединке. Иногда бой проходил на саблях, но чаще на ножах.

Чтобы успеть к месту происшествия, Морган вскочил на лошадь и поскакал по берегу. Когда он стал поворачивать, конь шарахнулся, испугавшись запаха свежей крови и громких криков.

Круг смыкался и размыкался, кто-то над кем-то склонялся, кто-то уже выхватывал оружие. Адмирал выстрелил из пистолета в воздух, понукая пятившегося коня. Узнав командира, люди застыли. В середине круга лежал ничком флибустьер, из спины у него торчал воткнутый по рукоять кинжал. В двух шагах на песке сидел другой человек, еще живой, но уже на полпути к могиле: голова его бессильно свесилась на грудь, а обеими руками он зажимал живот. По всей видимости, второй участник поединка. Морган, тесня конем и замахиваясь нагайкой на разгорячившихся пиратов, выслушал объяснения происшествия.

– Говорите коротко и ясно!

Оказалось, что один француз-флибустьер, схватив свежую кость, начал лакомиться ею. Некоторые его соотечественники развлекались высасыванием мозга из еще дымящихся костей. Большинство делало это не из гурманской склонности, а из фанфаронства: мол, ему сам черт не брат и он тертый парень, унаследовавший традиции первых буканьеров.

Другой флибустьер, англичанин, желая показать, что кровавый ленч не чужд представителям и его нации, вырвал эту кость у француза. Посыпались взаимные оскорбления, затем – формальный вызов на дуэль; секунданты стали обговаривать условия, но в этот самый момент англичанин, недолго думая, вонзил кинжал в спину противника. Морган подоспел вовремя, иначе бы убийцу тут же казнили, на чем пылко настаивали присутствующие французы.

Если бы ссора разгорелась между двумя соотечественниками, конфликт можно было бы разрешить без особых потерь. Но Морган видел, что французы и англичане уже разбились на две группы, готовые броситься друг на друга.