его высадили где-то в Африке, но теперь ему уже пора вернуться. Знаешь, ничего не осталось прежним. Ты свободна, я был центурионом, а Рений потерял способность жонглировать.

Девушка хихикнула, представив себе подобную картинку, а Брут воспользовался возможностью снова заключить ее в объятия. На этот раз она обвила его шею руками, но отклонила голову, когда он попытался поцеловать ее.

– Я даже не могу поприветствовать тебя должным образом? – удивился он.

– Ты ужасный человек, Марк Брут. Знаешь, я не сходила с ума, дожидаясь тебя.

– А вот я сходил. Я уже совсем не тот, что прежде, – ответил он, грустно качая головой. – Разреши мне снова увидеться с тобой. Если нет, я совсем зачахну.

Молодой центурион тяжело вздохнул, и тут же оба весело расхохотались, забыв о былом смущении.

Александрия не успела ответить – раздался голос привратника, от звука которого она чуть не подпрыгнула.

– Приближаются всадники и повозка, – кричал раб со своей площадки вниз, во двор.

– Сколько?.. – выкрикнул Брут, отходя от Александрии. Желание флиртовать тут же улетучилось, и девушка подумала, что таким он ей нравится больше.

– Трое верховых и повозка, запряженная быками. Всадники вооружены…

– Тубрук! Рений!.. Перворожденный – к воротам, – скомандовал Брут.

Из зданий поместья выбегали солдаты – отряд человек в двадцать вооруженных людей, и у Александрии от удивления открылся рот.

– Значит, старый легион Мария теперь с вами? – изумленно спросила она.

Брут мельком взглянул на нее:

– Те, кто уцелел. Когда вернется Юлий, солдатам потребуется командир. Лучше не подходи близко к воротам, пока мы не узнаем, в чем дело, хорошо?..

Девушка кивнула. Брут тут же убежал, и Александрия внезапно почувствовала себя страшно одинокой. Ей вспомнилась пролитая на этом месте кровь, и, зябко передернув плечами, девушка приблизилась к светильникам у зданий.

Из конюшни вышел Тубрук, за ним семенил Октавиан. Оставив мальчика на плитах двора, управляющий поместьем взобрался по ступеням на площадку над воротами и посмотрел вниз, на подъезжающих солдат.

– Не поздновато для визитов?.. – крикнул он. – Что у вас за дело?

– Мы приехали от сенатора Катона с приказом увидеться с Марком Брутом и гладиатором Рением, – прозвучал снизу густой голос.

Тубрук обвел взглядом стены и удовлетворенно кивнул – его лучники разместились на своих местах. Все они прошли хорошую школу, и любого, кто попытался бы ворваться в поместье, ждала верная смерть.

Брут построил своих солдат в каре, и Тубрук жестом велел открыть ворота.

– Теперь двигайтесь не спеша, если дорожите своей жизнью и здоровьем, – предупредил он людей Катона.

Ворота отворились и закрылись сразу же, как только верховые и повозка въехали на середину двора. Под прицелом лучников всадники медленно спешились; видно было, что чувствуют себя они неуютно.

К прибывшим подошли Рений и Брут, и командир кивнул, узнав однорукого гладиатора.

– Мой господин, сенатор Катон, считает, что произошло недоразумение. Его сына ошибочно записали в Перворожденный, хотя он был обещан другому легиону. Мой господин понимает, что юношеский энтузиазм мог привести сына на Марсово поле, но сожалеет по поводу того, что молодой человек не сможет служить в рядах вашего прославленного легиона. В повозке находится компенсация за потерю солдата…

Брут обошел вспотевших быков и откинул полог, под которым оказались два тяжелых сундука. Открыв один из них, он негромко присвистнул: сундук был полон золотых монет.

– Твой хозяин платит Перворожденному высокую цену за своего сына, – заметил Брут.

Солдат равнодушно посмотрел на груду драгоценного металла:

– Кровь Катона бесценна. Это всего лишь символ, знак уважения… Герминий здесь?

– Ты знаешь, что здесь, – ответил Брут, отводя взгляд от огромного богатства.

За счет его можно погасить часть долга Крассу, но все равно возвращать придется еще очень много.

Он взглянул на Рения, и тот пожал плечами – принимать решение должен Брут. Проще всего отпереть дверь в комнату Германия и выдать его. Рим оценит всю прелесть этой истории, и про Брута станут говорить, что он – хитрый делец, сумевший поставить на место самого Катона. Марк вздохнул. Легионеры не являются собственностью их командира, которую можно покупать и продавать.

– Увезите это назад, – произнес он, в последний раз с сожалением посмотрев на золото. – Передайте господину благодарность за предложение и скажите ему, что с Герминием будут хорошо обращаться. Здесь нет врагов, и он принес присягу, нарушить которую может только смерть.

Солдат едва заметно наклонил голову:

– Я передам твои слова, но мой господин будет очень недоволен тем, что ты не сумел найти способ покончить с этим печальным недоразумением. Доброй ночи всем.

Ворота отворились снова, и маленький отряд без лишних слов ушел в ночную тьму. Только грустно и протяжно замычали быки, которых погонщик тычками и ударами заставлял развернуться к выезду из поместья.

– Я бы взял золото, – сказал Рений, когда ворота вновь заперли.

– Нет, старый друг, не взял бы. И я не смог взять, – возразил Брут, и они замолчали.

Брут размышлял о том, что станет делать Катон, когда узнает о результате миссии своего посольства.

Войдя в свой дом на Авентинском холме, Помпей сразу же послал за дочерьми.

Дом был наполнен ароматом горячего хлеба, и Помпей с удовольствием вдыхал его, проходя в сад в поисках своих девочек. После целого дня дебатов о продолжающемся восстании под руководством Митридата он чувствовал полный упадок сил. Ситуация напоминала бы фарс, не будь она столь отчаянной и жизненно важной. После целой недели докладов и споров сенат разрешил двум военачальникам отправиться с их легионами в Грецию. Насколько понял Помпей, выбор пал на наименее способных и наименее амбициозных командиров из числа тех, кто находился в распоряжении сената. Все прекрасно знали, как следует действовать, но эти два сверхосторожных полководца слишком медленно продвигались вглубь страны, не желая подвергать себя ни малейшему риску. Они усердно окружали небольшие поселения, в случае необходимости осуществляли правильную осаду и, совершенно не спеша, двигались дальше. Помпею хотелось плеваться.

Он был не прочь возглавить один из легионов лично, но как только имя Помпея появилось в списке кандидатов, сулланцы встали на дыбы и намертво заблокировали его назначение при голосовании. Их отчаянные усилия спасти свои карьеры за счет города выглядели просто омерзительно, но когда речь заходила о Помпее, они шли на все, чтобы не дать ему отличиться. Если бы он на деньги Красса занялся набором «добровольцев», то неминуемо был бы объявлен врагом республики еще до отплытия в Грецию. Меж тем день за днем поступали донесения о полном отсутствии серьезных успехов. Легионы до сих пор даже не обнаружили главных сил противника.

Чтобы снять напряжение, Помпей помассировал переносицу. В