Адвокат сделал паузу и продолжал уже более тихим голосом:

— Господа, перенеситесь мысленно в то далекое время, в ту мрачную эпоху, когда наши предки пользовались лишь грубыми каменными орудиями. И вот представьте себе, что одному из этих людей приходит в голову собрать куски породы, кинуть их, в огонь и получить таким образом орудие из какого-то неизвестного дотоле вещества, твердое и острое. Его соплеменники кричат, что он колдун, и расправляются с ним. Но проходит несколько веков, и оказывается, что это неизвестное вещество — не что иное, как железо, из которого мы сейчас выковываем оружие. Приведу другой пример. Господа, если вы зайдете в лабораторию, где изготовляют духи, разве вы отпрянете в ужасе, увидев множество фильтров и реторт, из которых поднимается пар, отнюдь не всегда благовонный, разве станете утверждать, что это колдовство? Нет, такое утверждение вы сочли бы смешным. А ведь в логовище аптекаря тоже совершается нечто таинственное. Он превращает в жидкость самую невидимую вещь, какая только может быть, — запах. Так не уподобляйтесь же тем, к кому можно отнести грозные слова из Евангелия: «Они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют». Да если говорить честно, то я думаю, господа, что достаточно обвинить человека в пристрастии к необычным занятиям, чтобы обеспокоить умы столь искушенные и способные оценить любое открытие. Но многие обстоятельства в жизни подсудимого непонятны, о нем идет странная слава. Давайте же посмотрим, господа, на каких фактах основана эта репутация и может ли каждый из этих фактов, взятых в отдельности, послужить разумным основанием для обвинения в колдовстве. Сын католиков, вскормленный молоком кормилицы-гугенотки, Жоффрей де Пейрак был четырехлетним ребенком, когда фанатики выбросили его из окна во двор замка. На всю жизнь он остался калекой, с обезображенным лицом. Неужели, господа, нужно обвинить в колдовстве всех хромых и всех тех, чья внешность внушает нам ужас? Однако этот обиженный судьбой граф обладает замечательным голосом, который ему поставили лучшие маэстро Италии. Неужели, господа, нужно обвинить в колдовстве всех певцов, чьи чудесные голоса заставляют знатных дам и наших собственных жен млеть от восторга? Из своих путешествий граф привез много любопытных рассказов. Он познакомился с обычаями чужих стран, с интересом изучал труды иноземных философов. Но разве нужно осудить всех путешественников и мыслителей? О, я знаю, все это говорит о том, что граф де Пейрак — личность сложная. И вот тут я подхожу к самому поразительному явлению: этот человек, который достиг высокой степени образованности и с помощью своих знаний добился огромного богатства, этот блестящий собеседник и певец, несмотря на свою внешность, нравится женщинам. Он любит женщин и не скрывает этого. Он воспевает любовь, и у него было немало любовных похождений. А то, что среди влюбленных в него женщин есть экзальтированные и распутные, — явление обычное при том легкомысленном образе жизни, который хотя и осуждается церковью, однако весьма распространен в нашем обществе. И если бы, господа, всех знатных сеньоров, которые любят женщин или которых преследуют брошенные любовницы, нужно было бы сжигать, то клянусь, на Гревской площади не хватило бы места для костров…

По залу пронесся одобрительный шепот. Анжелика была поражена искусным ходом Дегре. Как ловко он, едва коснувшись богатства Жоффрея, которое породило столько завистников, заострил внимание на беспутной жизни дворян, говоря об этом как о явлении, хотя и достойном сожаления, но против которого благонравные буржуа бессильны.

Постепенно он все более и более снижал значение этого судебного разбирательства, низводя его до уровня провинциальных пересудов, и утверждал, что пройдет некоторое время, и люди будут только удивляться, что подняли столько шума из ничего.

— Он нравится женщинам, — тихо проговорил Дегре, — а мы, представители сильного пола, удивляемся, почему при своей далеко не привлекательной внешности он вызывает у южанок столь пылкие чувства. О господа, не будем брать на себя слишком много! Ведь с тех пор, как существует мир, разве кто-нибудь сумел разобраться в сердце женщины и понять, что порождает в ней страсть? Так давайте же с уважением остановимся на пороге этой тайны! Иначе нам придется сжечь всех женщин!..

Раздались смех и аплодисменты, но Бурье, вскочив, прервал их.

— Хватит ломать комедию! — крикнул он, меняясь в лице. — Вы издеваетесь над судом и над церковью. Уж не забыли ли вы, что обвинение в колдовстве первоначально исходило от архиепископа? Уж не забыли ли вы, что главный свидетель обвинения — монах, и что подсудимый был подвергнут процедуре «изгнания беса» по всем правилам и процедура эта доказала, что он — приспешник сатаны?

— Я ничего не забыл, господин Бурье, — серьезно ответил Дегре, — я и сейчас отвечу вам. Да, верно, впервые обвинение в колдовстве было выдвинуто против графа де Пейрака архиепископом Тулузским, с которым у него было давнее соперничество. Сожалеет ли сейчас достопочтенный прелат об этом несдержанном поступке, который он совершил в минуту озлобления? Хочу верить, что да, тем более что у меня в досье имеется обращение его преосвященства мессира де Фонтенака, в котором он требует, чтобы дело Графа де Пейрака разбирал церковный суд, и заявляет, что любой приговор, вынесенный светским судом, не найдет у него поддержки. Он решительно отмежевывается также — у меня есть его письмо, господа, и я могу зачитать его вам — от всех показаний того, кого вы называете здесь главным свидетелем обвинения, — от показаний монаха Конана Беше. Я напоминаю вам, что этот монах, исступленное поведение которого вызывает по меньшей мере подозрение у любого здравомыслящего человека, несет ответственность за результаты той единственной процедуры «изгнания беса», на которую, судя по всему, опирается обвинение. Эта процедура была произведена в Бастилии четвертого декабря прошлого года в присутствии святых отцов Фрела и Жонатана, которые находятся здесь. Я не оспариваю подлинности акта о процедуре «изгнания беса», он действительно был составлен этим монахом и его помощниками, о личности которых я не берусь судить, не зная, поступили ли они так по легковерию, по невежеству, или же они — сообщники Беше. Но я оспариваю законность проведения процедуры! — воскликнул Дегре громовым голосом. — Я не буду входить в детали этой нелепой и зловещей процедуры, но по крайней мере два пункта я отмечу: первое — монахиня, которая тогда симулировала приступ одержимости в присутствии подсудимого, и есть Кармен де Мерекур, которая только что продемонстрировала нам свой талант комедиантки и которая, выходя из зала — это может подтвердить один из служащих канцелярии суда — выплюнула кусок мыла, с помощью которого у нее изо рта появилась пена, словно у эпилептика; это любимый прием нищих, притворяющихся припадочными, чтобы вызывать жалость прохожих. И второе — я возвращаюсь к поддельному штифту, к этой адской игле, которую вы отказались зарегистрировать как свидетельство защиты, основываясь на том, что доказательства недостаточно вески. А если, господа, это все же правда, если безумец и садист подверг человека такой пытке с целью ввести вас в заблуждение и обременить вашу совесть смертью невиновного?.. У меня имеется заявление врача Бастилии, сделанное через несколько дней после страшной процедуры…

Дегре срывающимся голосом прочитал заключение некоего Малентона, врача при Бастилии, в котором говорилось, что, будучи вызван в камеру заключенного, имени которого он не знает, но помнит, что лицо его было обезображено большими шрамами, он обнаружил на теле больного множество воспалившихся ранок, которые явились, судя по всему, следствием глубоких уколов булавкой.