Тогда ты была готова. Тогда у тебя с собой в кармане был целлофановый пакетик с зиппером – хоть столько-то.

– Что это? – спросил дед.

– Еще один вопрос, и начнете отдавать мне деньги! – крикнула ты, а он сжался и схватился за карман.

Зло порой прячется в обычных предметах. Обитает в них и ждет. Оно – пистолет в руке, топор под стеной. Палка в руках.

Сунутые под кровать детские трусики с Дональдом Даком и маленьким бурым пятнышком, о котором уже сложно сказать, от чего оно.

Теперь в темноте лает собака, и ты хочешь верить, что удержишь ее на расстоянии палки, что она не подойдет ближе. Ты идешь вдоль кирпичной стены. Принюхиваешься. Не чувствуешь бензина или моющих средств, как было в последний раз. Чувствуешь только снег. И сажу. И гнилую листву. И что-то еще. Каждый твой шаг – словно давишь каблуком маленькое стеклышко.

Тебе хочется крикнуть, но собака перестает лаять, а ты слышишь два слова, произнесенные мужчиной:

– У меня оружие.

Ты поднимаешь руки вверх и говоришь:

– Я – Юстина Гловацкая. Я тут уже была.

– На колени, – отвечает голос. – На колени и молись.

Ты становишься на колени, как он и приказывает, все еще держишь телефон в руках, но мужчина быстро вынимает его из ладони и, кажется, прячет в карман, ты не слышишь, чтобы трубка просвистела в воздухе, упала в снег.

– Молись, – говорит голос.

– Я Юстина Гловацкая, – отвечаешь ты.

Что-то холодное и металлическое, кончик чего-то длинного вжимается тебе в шею, а ты прикидываешь, узнало бы тело эту форму, если бы тебе не было известно понятие оружия.

Страх появляется чуть позже.

– Молись, – говорит мужчина.

– А потом мы пойдем? Куда? – тихо спрашиваешь ты.

Чернота так жадна. В лесу, холодной ночью.

– К Черному Потоку, – говорит голос. – Не бойся. Там неглубоко, всего лишь по шею.

– Где Юстина? – спрашиваю я, видя, что ее машины нет под домом.

– Это твоя жена, не моя. Пойдем, сперва нужно поесть, – говорит он, открывая дверь.

– Сперва? – спрашиваю я.

Он не отвечает, идет в сторону гаража, открывает его ключом, повешенным на цепочке, что свисает из кармана: толстым и поржавевшим, тем самым, который мы использовали, чтобы открывать гараж двадцать лет назад. Все собаки лают как обезумевшие, наверняка видят что-то далекое и опасное, висящее в воздухе, все, кроме Рокки, который тихо попискивает, спрятавшись под лестницей. Я хочу увидеть, что там, но вижу только небо, серо-бледно-синее. Вижу птиц, которые выписывают круги по этому небу. Может, они и правда что-то пишут мне – то, что я должен прочесть. А может, это никакие не птицы, но изъян в моем глазу.

– Сперва? – спрашиваю я снова, идя в сторону гаража.

Там пахнет смазкой, углем для растопки и сечкой для свиней, под стеной стоят связанные пластиковыми веревками джутовые мешки. Я иду по прикрытой досками яме в сторону деревянного стола, на котором лежат грязные инструменты. Гжесь уже в яме, посвистывает. Переставляет предметы, что-то ищет.

– Сперва? – спрашиваю я в третий раз.

– Спокойно, – отвечает он. Стоит наклонившись, с руками в целлофановом мешке, полном каких-то предметов. – Поедешь со мной кое-куда.

– Я никуда не еду. Хочу подождать Юстину, – отвечаю я.

Гжесь распрямляется. Что-то щелкает у него в спине. Он шипит от боли. Кто-то открывает дверь в подвал.

– Кто там? – спрашивает Ясек.

– Это я! – кричит в ответ Гжесь. – Не бойся.

Только теперь я вижу, что` Гжесь держит в руках. Буксирный трос, грязный от смазки, свернутый в лассо. Мы снова выходим на улицу, Гжесь прячет трос в багажник. Потом снова возвращается в гараж, я иду следом, он приседает, ищет что-то в куче коробок и емкостей под деревянным столом.

– Отец – тяжелый мужик. Может и хорошо, что ты его слегка осадил. Мы когда-то тоже сошлись на кулаках. Тебя тогда не было. Он только-только начал с Агатой ходить, – говорит Гжесь.

Встает. Это маленький ящичек для инструментов. Не знаю, почему он выбрал именно его. Как не знаю и то, зачем тот ему нужен.

– Знаешь, отец – он таков, каков есть. Но он отчасти прав, – говорит он, снимая шапку и вытирая лоб.

– В чем? В том, что я ничего не сделал? Я отдал тебе деньги, на которые мы должны были вернуться в Варшаву. Я спас твою задницу, – подхожу я к нему на шаг.

– Нет, Миколай, я не об этом, – говорит он.

Он замолкает, как видно, горло у него узковато для того, что он собирается сказать. Для того, что он имеет в виду. Собаки лают еще громче. Небо над нами – как сталь. Он поднимает голову, чтобы не смотреть на меня, пока станет говорить.

– Помнишь те комиксы? С Карателем? Ты их читал, пока был маленьким.

– Что?

– Они у меня остались. Дома лежат. В подвале. Те, что потолще. Мега Марвел. Помнишь их, нет? – говорит он и снова открывает багажник.

Я разворачиваюсь в сторону дома, смотрю на него, словно на картинку-загадку. Словно на 3D-рисунок. Не могу сосредоточить взгляд.

– Каратель мстил, – говорю я.

– Не только, – отвечает Гжесь и закуривает.

Агата выходит из дома, становится в дверях.

– Она поехала к Ведьмаку! – кричит Гжесю.

– Юстина? – спрашиваю я.

– Зачем?! – кричит Гжесь.

Я быстро вбегаю в дом, не снимая обуви. В коридоре темно, единственный источник света находится в кухне. Выключатель не реагирует.

– Вбила себе в голову, что он знает о чем-то, – Агата кладет на стол тарелки, высыпает на них картошку, курятину в соусе. Гжесь садится, начинает есть, даже не сняв куртки.

– Что он ей не все сказал, когда она была у него в последний раз? Вот она упертая, – Гжесь смеется, качает головой. – Ты без нее просто помрешь, вот честно. – Он поворачивается ко мне с полным ртом еды и тычет пальцем в табурет.

– Поехали за ней, – говорю я.

– Спокойно, – отвечает Гжесь.

– Она у того цыгана была. Того, что приехал к «Подзамчью». И тот ей сказал, что Мацюсь к нему приходил, – Агата не ест, отпивает вместо этого глоток кофе. Гжесь возвращается к еде.

– Он ей ничего не сделает, просто замучает своими проповедями, – не пойму, говорит ли Гжесь мне или своей тарелке.

– Тогда я сам за ней поеду, – я иду к двери. Гжесь останавливает меня на пороге, хватает за куртку, тянет к стене рядом с дверью в подвал, хватает за плечи, прижимает.

– Пусти меня, нахуй, – говорю я.