Его голос был пустым, далеким и начисто лишенным эмоций. Эхо странно разносило его по этой подземной кирпичной комнате, словно он шел из самого царства мертвых.

Добравшись до основания внутренней лестницы, Диоген поднялся по ней, держась за перила, и взошел на мостки. И снова — Констанс смогла расслышать дальний гул машин. Последовав за Диогеном, она посмотрела вниз на воду. Внутри цистерны не было перекладин, ступеней или других путей выхода: если бы кто-то упал в нее, то у него не было бы возможности выбраться.

Когда мостки привели их к окованной железом двери, установленной в стене цистерны, Диоген остановился и указал на нее.

— Раньше за ней находилось старое насосное оборудование, когда-то использовавшееся для перекачки воды в дом. Оно было необычайно большим и громоздким. Конечно же, его давно сменила современная техника, а его остатки были утилизированы. Как ты сейчас увидишь, я нашел новое применение пустующему пространству.

Использовав ключ еще раз, он отпер дверь и распахнул ее. За ней раскинулась полная темнота. Отступив назад, он жестом пригласил Констанс пройти внутрь.

Она засомневалась: перед собой она ничего не видела, свет из основного помещения не проникал дальше порога. Она буквально представила себе, как делает шаг в темноту и падает в бескрайнюю бездну. Но, тем не менее, несколько мгновений спустя она прошествовала в комнату мимо Диогена. Ее каблуки гулко стучали по камню.

Диоген последовал за ней, закрыв за собой дверь. На мгновение вокруг нее сомкнулась тьма — тьма настолько кромешная и вязкая, что Констанс, которой темнота была не чужда, поняла, что ранее никогда не испытывала ничего подобного. И вдруг раздался тихий щелчок, и на потолке зажглась лампа.

Поначалу Констанс показалось, что она буквально плавает в чернильной пустоте. Затем раздались еще щелчки, и когда Диоген включил все освещение, она поняла, где находится. Констанс стояла посреди помещения, которое напоминало идеальный куб: с полом, стенами и потолком, отделанными черным мрамором. Но затем, когда она присмотрелась более внимательно, то поняла, что лампы, висящие через равные промежутки в нескольких футах от потолка, фактически находились за очень тонкими стеклами, сделанными из какого-то темного дымчатого материала. Материал не был какого-то определенного цвета, а скорее представлял собой перелив, мерцающие оттенки серого. Свет, который проходил сквозь эти панели, придавал комнате легкую, необычную, сверкающую люминесценцию, как если бы Констанс заключили в тюрьму, находящуюся в дымчатом бриллианте разных градаций серого. Затем она поняла, что и стены, и потолок помещения были полностью облицованы обсидианом.

Как будто по сигналу, она услышала позади себя горький, безрадостный смех.

— Да, так и есть, — произнес тот же атональный голос. — Это не храм медитации, а моя истинная обсидиановая комната. Это святыни — если все те вещи, которые приносят стыд и боль, можно назвать «святынями» — моей прошлой жизни.

Присмотревшись более внимательно, Констанс увидела, что на всех четырех стенах висят прямоугольные короба на таком же расстоянии друг от друга, что и лампы освещения. Все были одного размера — примерно восемнадцать дюймов на два фута[830]. Они не сливались со стенами, а отступали от них точно на такое же расстояние, как и их верхние собратья. Они также были облицованы обсидианом, только фасад был сделан из прозрачного стекла. Маленькая, скрытая лампа в каждой витрине освещала слабым светом их содержимое, напоминая композиции художника Джозефа Корнелла[831].

— Мой музей, — пояснил Диоген. — Пожалуйста, позволь мне стать твоим гидом. Все эти экспонаты расположены в хронологическом порядке, начиная слева от тебя.

Он на несколько шагов отошел от двери и остановился у первой подвесной витрины. Внутри Констанс увидела эскиз старого города, выполненного в миниатюре на миллиметровой школьной бумаге. Его масштабность и прекрасно проработанные детали захватывали дух. Все это можно было нарисовать только с помощью увеличительного стекла и простого карандаша с очень тонким грифелем. Каждый микроскопический дом города был покрыт черепицей, каждый булыжник на каждой улице был любовно заштрихован, над каждым дверным проемом был написан микроскопический номер дома.

— Я нарисовал это, когда мне было семь лет, — услышала она голос Диогена. — В своем воображении я жил в этом городе. Каждый день я пририсовывал к нему дополнительные детали. Помимо всего прочего он мне очень нравился. Я поместил его сюда, как напоминание о том, кем я мог стать. Так я напоминал себе, что все могло быть по-другому. Но, видишь ли, когда я еще работал над ним… со мной кое-что случилось.

— Событие, — сказала Констанс.

— Да. Событие. Ты слишком мало знаешь о нем, не так ли? Я уверен, что Алоизий никогда не рассказывал об этом.

Констанс осталась неподвижной. Она смотрела на замечательный рисунок. С трудом верилось, что в столь юном возрасте кто-то мог создать нечто настолько прекрасное и совершенное.

— Мы с Алоизием играли в подвале под особняком Мэзон де ля Рош-Нуар — нашим старым домом в Новом Орлеане на Дофин-стрит. Мы наткнулись на потайную комнату полную реквизита, созданного нашим великим прадядей Комстоком для его магического шоу. Один из них назывался «Дорога в ад». Алоизий затолкал меня в него. Оказалось, что это было устройство, созданное для двух целей: заставить человека сойти с ума или испугать его до смерти.

«Как ужасно», — подумала Констанс.

— Прошло какое-то время, прежде чем меня спасли из этой будки. Внутри было настолько ужасно, что я попытался совершить самоубийство «Дерринджером»[832], специально оставленным там, чтобы предложить вечное «освобождение» человеку, оказавшемуся внутри, — он прервался. — Пуля вошла в мой висок, но так как это был маленький калибр, то она вышла из моей глазницы. Долго я находился на грани жизни и смерти, но, в конце концов, смог выжить. Но после этого, все вокруг меня… изменилось. На какое-то время меня отослали. Цвета исчезли из моего мира — остались только монохроматические оттенки серого. Тогда — да и сейчас тоже — я плохо сплю, и все из-за нанесенного непоправимого ущерба. Когда я вернулся, то полностью изменился. Стал совершенно другим человеком.

Он перешел к следующей витрине, и Констанс последовала за ним. Внутри находилось крошечное распятие, с несколькими темными пятнами, которые выглядели как запекшаяся кровь. Надпись в нижней части распятия гласила: «INCITATUS».

— Мною овладевали странные желания, которых не понимал. Хотя с другой стороны, они меня даже не пугали. Время от времени я… поддавался им. Но когда я дорос до совершеннолетия, меня захватило одно единственное желание: растоптать, унизить и, в конечном счете, уничтожить моего брата Алоизия, который навлек на