он опустил голову, ничего не сказав.

— Я так и думала, — и она повернулась, чтобы обойти его.

— Подожди! — позвал он умоляюще, поспешно следуя за ней, пока она открывала дверь, выходящую на мостки. — Подожди. Я докажу! У меня для тебя есть главное доказательство. Сейчас я активирую таймер и взорву C-4. Превращу этот музей в кратер. Ты убедишься в этом сама — с безопасного расстояния.

Она остановилась на мостках, глядя вниз, на темную воду. Диоген, оставшийся стоять позади нее, снова заговорил.

— Какое еще доказательство ты желаешь от меня получить? — спросил он тихо.

64

Констанс долго смотрела на Диогена. Она заметила, что от волнения на его лице выступили бисеринки пота. В его же взгляде она смогла прочесть отчаянную тоску и увидела в нем слабый проблеск надежды — как будто последний горящий уголек в затухающем костре.

Пришло время растоптать этот уголек.

— Доказательство? — переспросила она. — Ты уже представил мне все доказательства твоей любви, — последнее слово она произнесла с тяжелой иронией. — Пожалуйста, установи таймер. Я с удовольствием увижу, как все это взорвется.

— Я сделаю это. Для тебя.

— Я не уверена, что ты сможешь расстаться со своими драгоценными воспоминаниями. Вот и увидим сейчас, — пробормотала она голосом, полным притворной теплоты, — насколько хорошо мы понимаем друг друга. Это правда: мы похожи, очень похожи. Я понимаю тебя, а ты, Диоген, понимаешь меня.

Диоген побледнел. Она увидела, что он тоже вспомнил: это были те самые слова, которые он сказал ей, когда хотел соблазнить четыре года назад.

И затем она стала по-итальянски цитировать строчки стихов, которые он ей нашептывал на ухо, в то время как опускал ее на бархатные подушки кушетки:

«Опускается ночь,

Восходят звезды».

По мере того, как она говорила, его двуцветные глаза окончательно потухли. Констанс наступила на ту самую последнюю искру надежды, и почувствовала ее метафорический хруст под своей пяткой.

После этого лицо Диогена стало меняться, и, в конце концов, его черты медленно исказились ужасающей гримасой веселья. С его губ слетел блеклый, сухой, мрачный смех, который все усиливался, переходя в хриплый и раскатистый.

— Значит, все это было неправдой, — наконец смог выговорить он, вытирая рот, — я был обманут. Меня, Диогена, провели как младенца. Браво, Констанс. Какое представление! Твоя гениальная жестокость превосходит даже мою собственную. Ты оставили меня ни с чем. Ни с чем.

Теперь в свою очередь улыбнулась она:

— Но я все же кое-что оставляю тебе.

— И что же это?

— Эликсир. Прими его: и ты сможешь прожить долгую, очень долгую жизнь.

Наступило затишье, пока они продолжали смотреть друг на друга.

— Нам не о чем больше говорить, — сказала Констанс, отворачиваясь, — Если тебя не затруднит, отвези меня на лодке отсюда.

— Я буду ждать тебя на катере, — хрипло ответил Диоген. — Вначале, мне надо кое о чем позаботиться, — и он вдруг головокружительно рассмеялся. — «В застенок этот, вечный и огромный. Пусть с ужасом глаза твои глядят… Пусть с ужасом глаза твои глядят…»[834]

Закрыв уши ладонями, Констанс развернулась, обошла цистерну по периметру и поднялась по лестнице в сумерки, накрывшие остров.

Он не последовал за ней. Да и она не боялась повернуться к нему спиной — несмотря ни на что, его любовь к ней была слишком велика, чтобы позволить причинить ей вред. Кроме того, ее собственная жизнь не имела для нее сейчас никакого значения.

Она надеялась, что он активирует заряды. Музей вроде этого — физическое воплощение психического расстройства, подобного которому мир за всю свою историю редко видывал — не имел права на существование. Она уничтожила его будущее, а теперь он сам уничтожит свое прошлое. Вот только, в конце концов, хватит ли у него духа довести дело до конца?

Следуя по тропе, Констанс миновала рощу платанов и мангровые заросли и вышла на длинный пляж. В дальнем его конце пирс уходил в вечерние воды, ставшие темно-синими в свете сгущающихся сумерек. Теперь, когда все закончилось, она почувствовала глубокое раскаяние и пустоту. Ее горящая ненависть, ее жажда мести, выжгли себя, и оставили после себя зияющую дыру. Как сложится ее жизнь дальше? Куда она поедет? Чем она будет заниматься? Она никогда не сможет вернуться на Риверсайд-Драйв: после смерти Алоизия, об этом не могло быть и речи. Она осталась совершенно одна в этом мире.

Ее мысли были прерваны шумом от того, что кто-то пробирался сквозь заросли. Она повернулась на звук и из стены мангровых деревьев, появившись неизвестно откуда, вышла молодая женщина: невысокая, подтянутая и с прямыми светлыми волосами. Она шла прямо на Констанс — беззвучно и сосредоточенно, с ножом в одной руке и пистолетом в другой, а на ее лице застыла кровожадная маска.

Захваченная врасплох, Констанс попыталась уклониться от нападения, но в этот момент женщина бросилась на нее. Лезвие клинка ярко блеснуло в вечернем свете, разрезая на ребрах ее платье и плоть, Казалось, в тело воткнули раскаленную кочергу. Констанс вскрикнула и извернулась, впиваясь пальцами в лицо нападавшей, но незнакомка отпрыгнула на песок и развернулась, поднимая пистолет.

65

Как только солнце опустилось за линию морского горизонта, стали быстро сгущаться сумерки. Небольшая байдарка невзрачного оливкового цвета выплыла из-за острова Джонстон-Ки и отправилась в заплыв через неглубокий канал шириной в полмили. А.К.Л. Пендергаст, держа весло в руке, направился к скоплению мангровых островов, находившихся на подступах к юго-восточной оконечности Халсион-Ки. Байдарка скользила по воде, в то время как Пендергаст боролся с веслом, продвигая ее вперед, стараясь соблюдать ритм и не допускать всплесков и опрокидываний. Стоял тихий ноябрьский вечер, цапли низко летали над водой, и их крылья издавали звук, напоминающий на шелест шелка.

Пендергаст знал, что у него очень мало времени: два вертолета спецназа прибудут с военно-морской базы Ки-Уэст менее чем через двадцать минут. Пендергаст не смог убедить Лонгстрита, что подобное массированное нападение не будет эффективно против такого человека, как Диоген. Оно буквально сыграет ему на руку и вполне может привести к смерти Констанс — независимо от того, была ли она его заложницей или соучастницей. Пендергаст находился в мучительном неведении относительно ее душевного состояния, но в одном он был полностью уверен: у нее — в той