Степанов обратился тогда за помощью к главному своему покровителю — ставшему уже помощником наместника И. В. Мицкевичу.

В прошлом было что-то, вызвавшее это покровительство. Говорили, будто раньше Степанов оказал услугу Мицкевичу, предъявив ему, как своему начальнику, попавший в руки Степанова какой-то секретный документ, из которого Мицкевич открыл подготовлявшуюся против него интригу в кавказском управлении.

Мицкевич стал внушать мне:

— Не трогайте моего старика!

Не трогать было нельзя, так как Степанов постоянно давал к этому поводы. Он же постоянно ходил с жалобами к Мицкевичу. Однажды Степанов так его взвинтил, что Мицкевич, с несвойственной ему резкостью, потребовал от меня, исполнявшего в то время обязанности директора военно-народной канцелярии[531], чтобы я прекратил какое-то дело, касавшееся межевого отдела.

Я указал, что дело начато на точном основании закона и что Степанов доложил ему неправду.

— В таком случае приостановите это дело до возвращения Петерсона!

В свою очередь и я вспылил:

— Слушаю, ваше превосходительство! Но в таком случае вы завтра же получите мое прошение об отставке!

Мицкевич понял, что зашел со своим покровительством слишком далеко.

— С вами, Всеволод Викторович, просто нельзя говорить: у вас все карманы набиты прошениями об отставке!

Так тянулось года два. Ознакомившись ближе с работами межевого отдела, я обнаружил у него вопиющие технические грехи. Вся съемочная работа в Сухумском округе производилась без триангуляции. На съемочных планшетах вовсе не бывало опорных точек, а если и бывали, то с неверными координатами. Иначе говоря, нельзя было бы привести съемки в совпадение с натурой.

Позже я спрашивал более опытных землемеров:

— Как же это вы так работали?

— Что же нам было делать! — говорил подполковник Масловский. — Мы видели, что работаем неправильно, докладывали об этом генералу… Он приказывал, не рассуждая, продолжать работать так, как было заведено.

В течение тридцати лет начальству показывали не имеющие значения картинки, называемые планами. Начальство хлопало глазами, хвалило, что хорошо выглядит… Степанов получал чины и награды.

— Как же вы, господа, такие негодные планы выдавали населению?

— Да мы планов вовсе и не выдавали.

— Ни одного? За тридцать лет?

— Ни одного! Все отделывались обещаниями, которых нельзя было бы исполнить…

Так, возможно, продолжалось бы до самой большевицкой революции, если б, на несчастье Степанова, под конец его начальством не стал астроном, который обнаружил это втирание очков. Я рассказал обо всем обнаруженном Петерсону. Последний, как юрист, не имел специальных знаний, но он принимал в молодости участие в землеустроительных работах в Сибири, присмотрелся к технике съемок и понял, в чем дело.

Он доложил это дело Воронцову-Дашкову. Поднялась буря. Мицкевич горячо выступил в защиту своего любимца:

— Тридцать лет ведется это дело, и всегда его находили правильным! Теперь молодой, неопытный вице-директор уверяет, что все не так. Как же можно основываться на мнении одного Стратонова?!

Решили назначить ревизию межевого отдела посредством посторонних и совершенно объективных специалистов: из военно-топографического отдела штаба округа, из межевого департамента судебной палаты и из местного управления землеустройства и земледелия, — но под моим председательством. Комиссия рассмотрела все работы межевого отдела и пришла к единогласному заключению:

— Тридцатилетняя работа межевого отдела ни к чему не годна: всю ее надо произвести заново, с предварительным производством триангуляции.

Пропали зря несколько миллионов рублей, и тридцать лет население морочилось, будто его «землеустраивают».

Все это было так убедительно, что покровительство Мицкевича потерпело крах. Из межевого департамента судебной палаты был назначен, для инструктирования по упорядочению дела, межевой инженер Пожарский, и под его руководством начались триангуляционные работы.

И тогда выяснилось, что некоторые из планов сухумской съемки, если их перевести на правильные координаты, оказывались в море.

Степанову ничего не оставалось, как уходить в отставку. На его место был назначен Пожарский[532], а Степанов стал довольствоваться ролью председателя кладбищенского попечительства, по его выражению — стал командовать мертвецами.

Преобразование военно-народной канцелярии

Трудно было мириться с тем состоянием, в котором была военно-народная канцелярия, пришлось систематически ее преобразовывать.

Прежде всего — личный состав. Тон задавали старые, слишком уж односторонне опытные, чиновники. Когда сюда попадала более способная молодежь, ее откомандировывали в гражданскую канцелярию.

Кое-кого из старых мне удалось сплавить. На их место я привлек молодежь, малоопытную, но зато с живой душой. Новые силы я преимущественно черпал из молодых юристов, которых мне рекомендовали из судебной палаты. Не все назначения были удачны, но к числу удачно избранных относились: Д. Д. Стрелков, А. Е. Стрельбицкий, Л. М. Леонович и еще др.

Надо было покончить и со старым, ободранным и тесным помещением в доме окружного штаба. Было подсказано, кому следует, и нас стали выживать, так как наши комнаты вдруг понадобились для расширения штабной типографии.

Получив кредиты, я нанял угловой двухэтажный дом на Сергиевской улице, отремонтировал его, обставил новой нарядной мебелью, завел ковры, драпировки, полное обзаведение. У всех старших чиновников были отдельные кабинеты. Теперь не оставалось и воспоминания о прежнем убожестве.

Увы, это длилось недолго. Благоустроенная канцелярия слишком соблазнила Н. Ф. Джунковского. Он искусно направил зуд преобразований, которым был одержим Петерсон. Военно-народная канцелярия вдруг механически слилась с гражданской в одном помещении, и всем стало до крайности тесно и неудобно. А нашим нарядным помещением завладел Джунковский для искусственно созданной им третьей канцелярии наместника.

А. Е. Стрельбицкий

Хорошее легко забывается, дурное остается в памяти. Из призванной мной молодежи особенно остался в памяти Аркадий Евгеньевич Стрельбицкий.

В его судьбе я принимал особое участие: он был племянником известного кавказского судебного деятеля А. Д. Стрельбицкого, друга нашей семьи и моего личного друга[533]. В судебной же палате молодой А. Е. Стрельбицкий привлек на себя внимание особенными способностями.