Он просит исхлопотать для него пулеметы, которые ему понадобились для усмирения.

Вдруг Максимов его прерывает:

— Ваше превосходительство, да ведь вам полагается иметь при себе не пулемет, а совсем другое оружие!

Генерал покраснел, как рак, и рассыпался в извинениях.

Нельзя было ожидать, чтобы люди с таким ярко выраженным индивидуализмом, как Петерсон и Максимов, могли бы ужиться. И действительно между директором и вице-директором все время шла глухая борьба.

Максимов в предыдущие годы, когда он был правой рукой директора канцелярии генерала Трофимова, привык самовластно распоряжаться в канцелярии. Петерсон же был и сам весьма автократичен. Но от резких форм в их борьбе удерживало и покровительство Максимову со стороны помощника наместника Мицкевича и мнимая уступчивость Максимова.

Максимов повел тонкую интригу против Петерсона, явно желая сесть на его место. Он рассчитывал на скрытую поддержку и Мицкевича, который холодно относился к Петерсону. Каждый раз, когда Петерсон уезжал или заболевал, Максимов плел перед Воронцовым-Дашковым свою паутину.

Петерсон это понимал. Под конец ему удалось съесть Максимова. Впрочем, удаление Максимова было для него обставлено неплохо — он получил должность астраханского вице-губернатора.

Но и в Астрахани ему не удалось завоевать симпатий, и года через два-три он должен был уйти. В своем прощальном письме к астраханскому обществу, напечатанном в местной газете, Максимов признавал, что многие в городе вооружены против него. Популярнейшая в России газета «Новое время» это подхватила и перепечатала, сделав инцидент достоянием всей общественности под титулом «последнее прости».

Тогда, как уже говорилось, выбитый из колеи Максимов просил помощи Султана-Крым-Гирея и получил место вице-губернатора в Перми.

После большевицкого переворота Максимов переехал в Тифлис. Говорили мне, будто он служит в местном архиве и снискивает благоволение большевиков, составляя биографии туземных героев-террористов.

Н. В. Никольский

Крупный, медведеподобный человек. Большая голова, на бритом лице нос пуговкой, мрачные и точно вечно испуганные глаза. Он и говорил тихим, каким-то загробным голосом. По образованию Н. В. Никольский был из духовной академии, и над ним подтрунивали, что его карьера — стать архиереем. Его и избрал Петерсон своим вице-директором, после удаления Максимова.

В служебном отношении это было довольно естественно, потому что Никольский, как старший из делопроизводителей канцелярии, часто заменял вице-директора.

Н. В. был умный, но очень хитрый человек. Стремился по-своему к карьере, но старался забежать в отгадывании политических влияний немного вперед. Я застал его с репутацией весьма либерального чиновника. Правда, это было как раз в эпоху 1905 года и всего того, что с этим годом было связано. В последующее время реакции он уже ничем не поддерживал своей репутации либерала, скорее — наоборот.

Особенностью Николая Васильевича был тот щит, который он создал для самозащиты от служебных неприятностей — его болезненность. В этом отношении он устроился мастерски. Постоянно говорили:

— Никольский… О, да он такой больной!

Опытные люди, впрочем, посмеивались:

— Да все он врет! Здоров, как бык.

Н. В. оберегал, как мог, свою репутацию больного. Охранял себя, по крайней мере — на людях, от всякого дуновения ветерка. При мягком тифлисском климате в своем кабинете часто сидел в пальто и в кашне. Переходя по коридору из комнаты в комнату, напяливал на себя пальто. Очень любил говорить о своих болезнях и насчитывал их много. Запомнить всего сам не мог и записывал свои болезни в книжку.

Бывало, вытащит ее из кармана:

— Вот, послушайте, что у меня оказалось: хронический катар легкого, диабет, катар кишок, хронический бронхит, подагра, нейрастения, ишиас, малокровие, ревматизм, почки, порок сердца…

— Обращались ли вы, Николай Васильевич, к врачам?

— Нет… Какие там доктора… Сам ставлю диагнозы! Когда выйдет новая медицинская книжка, сам пересматриваю ее. По симптомам определяю, чем я болен, и записываю. У меня уже значатся сорок семь болезней…

— Да бросьте вы все это!

— Нет, Всеволод Викторович, как можно! Я совсем больной человек…

Он столько всем твердил о своих болезнях, что под конец все в них стали верить. Рассердиться за что-либо на Никольского считалось негуманным, неэтичным.

В течение пяти лет совместной службы мы были с ним в добрых отношениях, оказывая друг другу и малые и большие любезности. Но положиться на него было бы нельзя. Когда надо мною стряслась служебная невзгода, Н. В. не стеснялся подставить мне ножку. А когда произошел некоторый перелом в отношении ко мне наместника, Никольский бухнул мне откровенно:

— Теперь, Всеволод Викторович, мы будем вам помогать! Ведь граф стал к вам хорошо относиться.

Я мог только молча на него посмотреть.

Для Петерсона Н. В. был полезен как усердный чиновник, не выставлявший лично себя, а работавший, согнув спину, для возвеличения начальства. Он был безопасен в отношении интриг или казался таким Петерсону; последний ему безусловно доверял. Но я видел, что, когда положение Петерсона колебалось, Никольский также поворачивал свой фронт.

Таким способом Никольский благополучно дослужился до времени, когда Петерсон стал помощником наместника. Естественно, что Н. В. заменил его на посту директора канцелярии.

Уже в позднейшие годы я слышал, что карьера Никольского окончилась трагикомично, — когда кавказским наместником стал великий князь Николай Николаевич.

Трусливый по природе, Никольский очень трепетал перед своим дебютом у нового и считавшегося грозным наместника. Когда же великий князь увидел этого робко шевелящегося медведя, с перепуганными глазами и с замогильным шепотом, — говорят, он приказал:

— Убрать этого дурака!

Никольский был уволен в отставку — уже в чине тайного советника. За долгую службу, будучи холостяком, он сделал немалые сбережения. В старости он вдруг женился, и, несмотря на то что у него в записной книжке числилась к тому времени, вероятно, уже добрая сотня болезней, он получил сына.

А. А. Эльзингер

В канцелярии наместника был секретарем некто Адольф Адольфович Эльзингер, молодой человек, или, вернее, с такой внешностью, что он казался все время молодым, с торчащими по сторонам, точно у таракана, длинными усами, — из лицеистов. Воспитанный, скромный, услужливый, — он никого против себя не вооружал, в служебном же отношении был особенно полезен тем, что владел несколькими иностранными языками.

Единственное, чем А. А. явно увлекался, это спортом, во всех его видах. Он был также и соколом, ездил в Прагу на сокольский слет[535] и т. п.