И пока я лежал там, будучи не в состоянии двинуться, я вновь ощутил всю силу мыслей моего Фараона. Он думал обо мне. Я был Его сыном. Он собирался признать меня Своим сыном. Я ощущал силу в Его груди, отличную от Его прежних мрачных мыслей. Раз Он решил стать моим Отцом, у меня не было сомнений относительно причин такого выбора. Теперь, через мою мать, Он, безусловно, становился ближе ко всему, что мог знать Мененхетет, и таким образом ближе к тому, чего желал более всего, а именно — пребывать в сердце Усермаатра. Жить в звуках голоса Великого Фараона означало обрести силу для того, чтобы более походить на Великого Фараона, от Которого происходила и Его Собственная плоть. Поэтому, когда раздались звуки Его голоса, вышедшие из горла Мененхетета, то они уподобились голосу Дворцового Глашатая, объявляющего прибытие Фараона. Однако то был не просто громкий и звучный голос — поражало содержание сделанного заявления. Он сказал:

«Через Хатфертити, происходящую от Богини Нефертари, Я, Рамсес Девятый, избрал войти в мысли Бога, Ее мужа Усермаатра-Сетепенра в первый день Его Великого Празднества. Именно тот Третий Праздник, Его Божественный Триумф, обновил силы Его коронации на Тридцать Пятый Год Его Правления и после всех этих лет Его Правления должен был стать величайшим Празднеством, которое Он когда-либо устраивал.

Через Хатфертити, происходящую от Мененхетета, который в этот час уподобляется Моей левой руке, и по крови Моей правой руки, что непосредственно от Усермаатра-Сетепенра течет ко Мне, Я ищу пути, чтобы войти в грудь Истинного и Великого Бога Рамсеса Второго на рассвете первого утра Его Празднества Празднеств».

Итак, я слушал голос моего Отца. Если моя кровь была Его кровью (а теперь даже я не был уверен в том, что моя мать солгала), тогда моя кровь происходила от Бога. Я же происходил от Фараона Рамсеса Девятого, Который, кроме всего прочего, был Богом. Таким образом, он был не просто моим отцом, но моим Отцом, стоящим неизмеримо высоко — Добрым и Великим Богом, человеком и Богом. Теперь я слышал все то, что было в Его голосе от Бога, и знал, что Он стремится подняться до величия, которое позволит Ему войти в пределы владений Своего предка и ощутить силу Правления Великого Усермаатра. Из горла моего прадеда раздался голос моего Отца, и Птахнемхотеп сказал: «Входит Его Величество Хор. Могучий Бык, Возлюбленный Маат, Его Величество Хор, Повелитель Двойной Короны теперь входит, Египет защищен, а чужеземцы подчинены. О, Золотой Хор, великий в победах, Царь Верхнего Египта, Царь Нижнего Египта, войди!» И, когда Он это говорил, я ощутил ток крови в своих собственных членах, и великая сила вошла в меня, будто я действительно был Принцем моего нового Отца, и я был с Ним, когда Он чувствовал, что вступает в знание Его предка Усермаатра, умершего за шестьдесят или даже более лет до рождения моего Отца. Да, мудрость моего прадеда, соединенная с богатством плоти моей матери и царским происхождением, дали крылья Хора нашему Фараону. Теперь Он мог принять участие в пятидневном Празднестве Празднеств, происходившем сто тридцать лет назад, когда Усермаатра-Сетепенра предстояло вновь искать Силу-Правления.

Именно к этой великой силе направил теперь мой новый Отец, мой Птахнемхотеп, Рамсес Девятый, Свое обретенное знание, полученное вздох за вздохом в течение этой ночи от моего прадеда (а в последний час сильно укрепленный в этом стремлении моей матерью), самым головокружительным усилием, какое Он только прилагал за Свое несчастливое Правление. Ибо Он желал оставить тяготы Своего Трона и взойти в божественный восторг Своего предка. К исполнению именно этого желания вел Он Мененхетета этой ночью. И к этой цели, как я смог теперь понять, так как узнал это в тот же миг, как Он стал моим Отцом.

Если существовали три пути преумножения Его знания, первым из которых были уроки Его жизни, а второй открывался, благодаря расположенности к Нему Богов (и правильному использованию Их Обрядов), то величайшим был третий. Собственно, первый и второй являлись не более чем подготовкой к третьему, поскольку им была божественная власть правления Египтом. Даже тайны мертвых не могли сравниться с этой божественной властью, которая могла происходить лишь из сердца великого Царя. И вот я проследовал со своим вновь обретенным Отцом в божественную и исполненную восторга душу, пребывавшую в груди Ве-ликой-Справедливости-Ра, Избранника-Pa, Усермаатра-Сетепенра, Его собственного Усермаатра, и я был со своим Отцом в час, когда Он вошел в Рамсеса Второго в тот момент, когда Великий Царь проснулся утром в день Своего Празднества Празднеств и пошевелился в Своей постели, перед тем как пересечь вымощенный до блеска отполированным белым камнем двор Своего Дворца и омыться на рассвете в Своем священном пруду, неподалеку от того места, где Он вылетел из паланкина головой вперед — на камни, с проклятием Нефертари на Своей спине.

В то первое утро Усермаатра проснулся в темноте и вошел в пещеры, пребывавшие внутри Него. Там, объятый тяжелыми руками Своего страха, Он ощутил близость силы всего-что-недвижимо. Он возлежал в неподвижности, что покоилась на Его членах, во тьме, которой ненавистен свет, в месте, где холод сковал все, что было теплым, и познал благоговейный трепет перед великой силой Атума. Первый Бог — Атум — был способен подняться против мрака и неподвижности, когда приказал силам небытия низринуться в Страну Мертвых. Так все сущее обрело дыхание. Теперь и Усермаатра приказал всем силам небытия оставить Его.

Так, проснувшись и ощутив бодрость в Своем теле, Усермаатра стал в Священном пруду, воды которого были невозмутимы, как равновесие Маат (отчего он и был назван Оком Маат), и приготовился вознести молитву восходящему солнцу, а пруд простирался перед Ним на Восток. Стоя в пруду, Усермаатра ждал, когда золотой лик солнца, воспламененный огнями Дуата, поднимется из воды.

Ибо каждое утро на протяжении этих пяти дней подготовки перед началом пяти дней Празднества Он поднимался из той же тьмы, чтобы на рассвете совершить омовение, и ждал, пока плечи и крылья Бога покажутся за огненной короной в те самые мгновения, когда голова Ра поднимется над горизонтом.

Каждое утро из этих пяти Он совершал омовение на рассвете и, закончив, стоял в серебряном свете — последний в череде Царей, пришедших до Него, и предшественник Царей грядущих, и знал, что в этот первый день Празднества солнце не встанет на Востоке без Его согласия. И потому дыхание Его было потревожено, когда Он устремил Свой взор к Восточной части неба. Ибо в тот миг, когда на темном горизонте показались огни Дуата, Он ощутил, что прошел через века Фараонов, и вздрогнули все мертвые Цари, и Он познал первый день творения, и увидел, как Первый Холм поднялся из вод, когда еще не было суши, и стал виден, подобно тому как этот Первый Холм теперь всегда можно видеть в Великой Пирамиде Хуфу.

Усермаатра представил себе миллионы людей и бесчисленное множество передвинутых камней, и — о, чудо! — всем владела та же мысль, что и Фараоном Хуфу: должна быть воздвигнута пирамида такая же большая, как Первый Холм. Теперь все храмы Египта освящали пригоршней земли от подножия Великой Пирамиды, и эта земля закладывалась в их основание, окропленная кровью жертвенного животного. Затаив дыхание, Усермаатра наблюдал, как кроваво-красная голова Ра, словно корона, увенчала горизонт, а свет отдал свое первое тепло серебряной воде и всем птицам, говорившим с Богами. Усермаатра увидел восход солнца, тот же, что и в первый день творения, и Атум было имя, данное Ра за этот первый свет солнца, явившийся до рождения людей, чтобы они могли видеть его. Теперь Усермаатра закрыл Свои глаза, а солнце, являя себя, поднималось все выше и показалось на горизонте таким раскаленным, что Он познал собственное тепло, и Фараон перешел от Прекрасного Бога, Который проснулся, к Великому Богу, Который стоял в воде Священного Пруда, и Он изрек Свое имя, сказав: «Я есть жизнь Хора и мне подвластны Две Госпожи. Я — Обожаемый Той, Которая есть Кобра Нижнего Египта, и Возлюбленный Той, Которая есть Коршун Верхнего Египта. Я — Золотой Хор. Я Тот, Кто принадлежит Тростнику и Пчеле. Я — Сын Ра!» И Он ощутил кровь первых Фараонов во всех Своих членах, и то, что принадлежало Менесу, было в Его руках, а мощь Нармера пребывала в Его ногах, тогда как Великий Хуфу жил в Его горле, а Унас, способный поглотить многих Богов в Стране Мертвых, занял место в Его сердце. Он произнес строфы, обращенные к Унасу: