Слышите, Петр Михайлович! — будто из-под земли вырос обрадованный Микола Полтавец. — Наконец!

Он особенно переживал из-за столь длительного пребывания товарища в опасной засаде, даже просил Грисюка, чтобы и его послали на помощь Саиду. Теперь просто торжествовал:

— Пошли, Петр Михайлович! — И, не дождавшись ответа, направился к шумной гурьбе.

— Беги, — ласково, по-отечески, промолвил ему вслед профессор.

Из шалаша вышел Грисюк.

— Ну что же, пойдемте, Петр Михайлович, — пригласил он. — Посмотрим, по какому это поводу так расшумелся Саид.

Между двумя кострами, на площадке, в тесном кольце партизан, как вихрь носился Саид в веселом украинском танце. В новом немецком офицерском кителе без погон, в черной широкой кубанке, обвешанный гранатами различных систем, двумя пистолетами и серебристым моряцким кортиком у пояса, он был поистине красив и победно грозен.

Профессору невольно вспомнилось, как выглядел Саид в прошлом году, когда лежал в палатке на примитивном операционном столике с разрезанным животом, бескровный и еле живой.

— Вишь какой лихач! — подмигнул Грисюк.

Находясь в засаде, рота Саида подбила два танка и теперь весело отмечала победу. Танцоры один за другим врывались в круг. У них под ногами гудела, ходила земля.

А через час в яру было уже темно и безмолвно, как в пустом погребе. Ни звука, ни искры огня от недавно еще шумного лагеря не осталось. Только глухой гул, как затихающая буря, все дальше и дальше уходил куда-то во тьму.

Разведка разгадала замысел карателей, собиравшихся окружить к утру лес. Это подтвердил и прибежавший в лагерь связной из Томашовки от жены профессора Александры Алексеевны.

Отряд спешил до рассвета перебазироваться.

Если бы кто-нибудь днем побывал в этих диких лесных бездорожных чащах, пересеченных глубокими ярами, заросшими рвами, густо заваленными стволами с корнями вывороченных деревьев, он никогда бы не поверил, что здесь не только ночью, но и днем можно проехать на телеге. Но обстоятельства требовали, и партизаны пробивались через непролазные чащи во тьме с большим обозом.

Отряд растянулся длинной цепочкой. От головы до хвоста колонны было, пожалуй, не менее двух километров. Двигались настороженно, не выдавая себя ни единым выкриком, ни единым огоньком. Все шли пешком, на возах помещались только боеприпасы и раненые, шли на ощупь, наугад, ориентируясь по шороху впереди идущих. Никто не представлял, куда можно выйти из этих зарослей, и каждый целиком полагался только на того, кто шел впереди.

Отряд вел Грисюк.

Темень обступала со всех сторон так густо, что не видно было даже самого себя. Люди спотыкались, падали, поднимались и снова продолжали путь. Иногда то тут, то там с грохотом летели с обрыва телеги, их вытаскивали, а иной раз приходилось вытаскивать не только возы, но и коней.

Когда переворачивался воз и раздавался стон раненого, возле него тотчас же слышался заботливый голос профессора:

— Помогите раненым! Только осторожно.

Профессора узнавали по голосу и были очень недовольны, что он шел пешком. Упрашивали сесть на телегу, но вскоре снова слышали его озабоченный голос возле раненого уже в другом конце колонны.

— Вот непоседливый, — говорили о нем.

Грохот повозок, которые то и дело куда-то проваливались, треск сушняка под колесами телег, копытами лошадей и ногами людей, глухие удары телег о деревья — все это сливалось в грозный шум, и движение колонны со стороны напоминало движение могучего ледокола, пробивающего мрак закованного в лед моря.

На рассвете колонна остановилась. Подводы быстро замаскировали. Роты одна за другой выступали на исходные позиции.

Профессор уже без халата, в обыкновенной крестьянской одежде, с большой медицинской сумкой через одно плечо и карабином через другое метался от одной роты к другой. В каждой группе, в каждой роте были свои врачи, свои медицинские сестры, и каждому из них нужно было своевременно подсказать, посоветовать, как вести себя в бою, как спасать раненых.

Профессор никогда не приказывал, хотя имел право делать это, он только советовал. Но его советы выполнялись с большей четкостью и старательностью, чем суровый приказ какого-нибудь крикливого начальника. И не только врачи прислушивались к его советам. Как-то уж вошло в привычку, что командиры считали своей обязанностью перед выходом на боевое задание заглянуть на несколько минут в палатку Петра Михайловича.

— Смотри какой казачина! — воскликнул профессор, сворачивая с дороги, чтобы пропустить всадников.

Из седла приветливо поклонился ему грузный партизан в буденновском шлеме, в сером плаще, который делал его фигуру неуклюже-одутловатой, с санитарной сумкой и с автоматом на шее. Это был Константин Назарович.

— Счастливого вам пути! — крикнул вслед всадникам Буйко.

Каждый день перед боем он желал всем счастливо вернуться в лагерь. Но не всегда эти пожелания сбывались. Многие из партизан навечно оставались там, где кипели бои.

В сизой мгле рассвета под деревьями обнимались, прощались перед боем друзья, выступавшие в разных направлениях.

Вслед за конниками из лагеря тронулась рота Миколы Полтавца. Профессор пошел с нею. Он почти всегда ходил в бой с этой ротой. Уж очень ее командир напоминал Петру Михайловичу старшего сына, и профессору не хотелось разлучаться с этим родным образом в минуты опасности.

Лес просыпался безмятежным пением незримых птиц. Где-то в темных кустах беспечно куковала кукушка. Небо светлело — чистое, ясное, предвещавшее жаркий солнечный день. На высокой траве сверкали капельки холодной росы.

По дороге Петра Михайловича догнал Саид, спешивший к своей роте, которая ушла вперед. Он четко козырнул профессору и вместо приветствия мягко улыбнулся.

— Ай, дэнь будит! Жара будит!

— Ты только сам не будь слишком горячим, — по-отечески посоветовал профессор. — Горячишься очень. Под пули лезешь. Сколько раз говорил тебе — не горячись!

Но партизаны, быть может, именно потому так яростно бросались навстречу опасности, что чувствовали рядом с собой ученого, знаменитого врача, с которым, казалось, не страшны были никакие раны.

Не прошло и часа, как на опушке завязался бой. Лес гремел, наполнялся трескотней автоматов, пулеметов, и деревья все плотнее обволакивались сизым пороховым туманом. Вражеские мины беспрестанно со свистом и воем проносились над головами. Немцы не ожидали партизан с этой стороны, и поэтому их стрельба длительное время была беспорядочной. Мины падали в лесу, не принося вреда людям.

Собственно, в этом и было тактическое преимущество партизан перед превосходящими силами вооруженного до зубов врага: партизаны навязали ему бой там, где его не ждали.

Но вот мины начали все точнее и плотнее накрывать передние ряды партизан. Рота Саида и рота Миколы Полтавца, взаимодействовавшие в бою, попали под бешеный минометный и пулеметный обстрел.

Вдруг сильной взрывной волной профессора отбросило в сторону. Почти в тот же миг кто-то с силой рванул его за ноги и