Бегуны — секта, берущая начало в расколе, один из толков беспоповщины. Бегуны не признавали никакого государственного устройства, властей, всю жизнь бродяжничали и умирали в безвестности. Никаких положительных данных о принадлежности Семенова к секте бегунов у нас нет; он живал среди хлыстов, скопцов, добролюбовцев, толстовцев; по-видимому, Дурылин называет Семенова бегуном, чтобы отразить его тяготение к сектантам и скитальческой жизни. Впрочем, строгую границу между сектами и сами сектанты, и внешние наблюдатели не всегда умели провести.

Главный литературный труд Семенова остался незавершенным. Последние страницы написаны им в день смерти, за несколько часов до гибели.

Как ни странно, ближайшей аналогией этому труду в русской литературе со стороны композиции придется признать “Былое и думы” Герцена — книгу столь же сложную по составу, вобравшую черты и мемуаров, и исповеди, и романа (с его правом на вымысел), включающую литературные портреты, казенные документы, письма, дневниковые записи. У “Былого и дум” в русской литературе есть в свою очередь только один жанровый прообраз: древняя летопись как жанр-сюзерен (по мысли Д. С. Лихачева), вобравший в себя многие жанры-вассалы древнерусской письменности. И великая книга Герцена, и скромный “Грешный грешным” Семенова задуманы как летопись эпохи, памятник дорогим покойникам и собственным надеждам, вызваны к жизни тяжелым душевным надрывом, гибелью самых близких людей, крушением надежд на революционное обновление общества. Оба, казалось бы, столь несоизмеримых труда написаны вызывающе некодифицированным языком и ищут запредельную выразительность в нарушении языковой нормы. Наконец, оба труда остались незавершенными из-за смерти их авторов, а, вернее, из-за того, что по самому типу повествования, из-за полной открытости навстречу жизни они были обречены остаться недописанными.

Труд Семенова предоставляет возможность заглянуть в его душу; автор исповеднически откровенен. В этом смысле данный источник среди всех биографических материалов, касающихся Семенова, уникален. Насколько можно судить, сопоставляя его с другими документами, правом романиста на вымысел Семенов пользуется относительно мало (в отличие от Герцена в “Былом и думах”). Но Семенов широко пользуется, так сказать, правом на умолчание. Его записки прорисовывают его жизненный путь пунктиром, к тому же очень разреженным, к тому же неравномерно разреженным.

Плохо преодолимые препятствия встречаются на пути исследования истории текстов и определения времени написания произведений Семенова. З. Г. Минц об источнике текста своей публикации записок “Грешный грешным” пишет так: “Рукопись Семенова, находившаяся в доме Семенова в с. Гремячка, через сестру писателя, Веру Дмитриевну, была передана Р. Д. и М. Д. Семеновым-Тян-Шанским (старшему и младшему братьям Л. Семенова. — В. Б.). <...> Мы публикуем текст “Записок” по машинописи, полученной от родственников писателя другом Л. Семенова, впоследствии чл.-корр. АН СССР Б. Е. Райковым”[399].

З. Г. Минц — крупнейший исследователь Блока и литературы его времени, организатор незабываемых Блоковских конференций, вокруг которых формировался цвет исследователей русской культуры рубежа XIX-XX вв. Именно потому, что З. Г. Минц открывала новую тему великого значения, у нее неизбежны были помарки. Мы теперь знаем личность, жизнь, творчество Семенова значительно полнее, чем она[400].

З. Г. Минц говорит, что рукопись труда Семенова после его смерти из его дома через его сестру попала к его братьям. Но это не так. Мы нашли прямое указание об источнике этого текста. Его младший брат Михаил любовно оформил список труда “Грешный грешным” и на обложке написал: “Записки Леонида Дмитриевича Семенова-Тян-Шанского, переписанные рукой его брата Рафаила Дмитриевича. Сами записки были уничтожены при убийстве Л. Д. Семенова в 1917”. Ниже Михаил наклеил акварель Леонида: ивы над озером[401]. Рафаил жил в Гремячке и умер через год после Леонида. Автограф погиб, а список, выполненный Рафаилом, стал источником нескольких копий. Одна из них, к сожалению дефектная, как свидетельствует З. Г. Минц, оказалась в ее руках. Мы получили машинописную копию записок “Грешный грешным” от М. А. Семенова-Тян-Шанского. С благодарностью говорим об этом. По данному тексту хорошего качества мы опубликовали вторую и третью части записок и восстановили купюры, которые З. Г. Минц пришлось сделать в первой части из-за дефектности текста и требований цензуры.

На полях списка “Грешный грешным”, выполненного старшим братом Леонида Рафаилом[402], есть замечания Рафаила. Некоторые из них весьма содержательны. В связи с рассказом Леонида о детстве старший брат замечает: “Воспитаны были в строгом соблюдении обрядов, родители были верующими” (Грешный. Л. 6). Это сообщение представляет большую важность в связи со всей судьбой Леонида. Оно показывает, какой силы был тот порыв, который отбросил Леонида от религии вообще, потом привел к поискам Бога вне церкви, у Толстого, у сектантов. И какой силы было притяжение детских религиозных впечатлений, которые незадолго до смерти вернули его в лоно православной церкви. Религиозное воспитание отражалось в общей строгости нравов.

Когда литературные вкусы братьев стали определяться. Леонид был за Толстого, Рафаил — за Достоевского (Грешный. Л. 10). Тяготение к Толстому, который стал одной из главных тем последних лет жизни Семенова, определилось уже в ранней молодости. В статье 1904 г. “Великий утешитель” он пишет о религиозных исканиях Толстого (см. наст, изд., с. 114 и 530).

Вся первая часть записок Семенова посвящена Маше.

Поэтому не удивительно, что самые напряженные страницы записок “Грешный грешным” уделены ей и переживаниям, связанным с нею. Она тоже глубоко полюбила Леонида, они, казалось, были созданы друг для друга — два необыкновенных существа, одаренных больной совестью, с чувством неизбывной вины перед простым народом, с жаждой самопожертвования, с постоянными духовными исканиями и порывами. С большой силой и целомудрием рассказывает Семенов о ночи, проведенной молодыми людьми вместе перед тем, как разъехаться для революционной работы среди крестьян. И в этот миг они не дали человеку плотскому победить в себе человека духовного. Все повествование осенено памятью о ней: сперва это бессознательное приготовление к встрече с нею — повествование о том, как жизнь суровыми испытаниями готовила Семенова к встрече с сестрой Машей; затем — встреча; полтора года жизни в духовном единстве, в мистической любви; рассказ об их духовной связи; наконец — утрата сестры Маши, отчет о его страданиях в этом мире после ее ухода. В сущности, это еще один символистский миф о рыцаре, который стремился к Прекрасной Даме, был рядом с Нею и, не сумев с Нею соединиться, утратил Ее. Рыцарь, поборающий зло на пути к Ней, — какой другой мотив мог быть ближе Семенову?

Ф. Ф. Зелинский рассказал о том, как случайно встретил Семенова на улице в 1905 г.