ПРОКЛЯТИЕ

Они цветы мои сорвали, —

Я нес им песни и цветы, —

Они цветы мои сорвали

И растоптали все мечты.

Сорвали белые одежды.

И тело нежное мое

За песнь, за счастье, за надежды,

За волю к жизни в ранах все.

Связали руки мне ремнями

И в поле выгнали меня,

Клеймя последними словами,

Как вора дерзкого кляня.

И вот я голый, сирый в поле,

Приходят псы меня лизать,

Гуляет ветер здесь на воле,

Мне нечем раны повязать.

Но Бог не знает тем пощады,

Кто нагло рвет Его цветы,

Кто в них не ведает отрады,

Кто топчет детские мечты.

И стал я призраком проклятым

Им в их приютах и домах,

Хожу по улицам, по хатам

И вызываю всюду страх.

Не знают в снах они покою:

То я пред ними мертвецом,

То, словно пес, в ночи завою,

То голый встану под окном...

“Пророк” Лермонтова начинается там, где кончается “Пророк” Пушкина. Стихотворение Лермонтова показывает судьбу пророка-поэта-человека, который внял требованию Бога. Это стихотворение Семенова развивает тему дальше, предельно заостряя тему страданий, на которые обречен пророк-поэт-человек, и поднимает тему расплаты его гонителей за злобные гонения. Именно в это время Горький неодобрительно отзывается о Блоке, а Семенова называет среди тех литераторов, с которыми соотносит будущее русской литературы (ЛН. Т. 92, кн. 4 С, 239).

Однако некоторые связи с высокой культурой Семенов сохраняет. В декабре 1906 г. он присутствует на репетиции “Балаганчика” Блока в театре В. Ф. Комиссаржевской, 1 февраля 1907 г. читает свои стихи на вечере в Петербургском университете (ЛН. Т. 92, кн. 2. С. 154-155).

В следующем, 1908 году, в 8-й книжке “Вестника Европы” появился рассказ Семенова “Смертная казнь”. Публикации предпослано письмо Толстого, горячо рекомендующего произведение: “По-моему, это — вещь замечательная и по чувству, и по силе художественного изображения. Хорошо бы было ее напечатать и напечатать поскорее”. Казни, которыми правительство отвечало на индивидуальный террор революционеров, стали трагедией русского общества. Если при Александре I было казнено 24 человека, при Николае I — 41 человек, при Александре II — 116 человек, при Александре III — ЗЗ человека, то при Николае II казнено было 6107 человек. “Смертная казнь” Семенова прочно заняла место среди наиболее выдающихся сочинений, обличавших массовые казни тех лет, наряду с “Немогу молчать” самого Л. Толстого, “Бытовым явлением” В. Короленко, “Рассказом о семи повешенных” Л. Андреева, “Старым домом” Ф. Сологуба[416].

Восьмая книга “Литературно-художественного альманаха издательства “Шиповник”” (СПб., 1909) открывается значительными циклами Семенова “У порога неизбежности” и “Листки”. Они занимают три печатных листа. Первый из них имеет обширный эпиграф из Библии, из Книги пророка Амоса (стихи 8: 11-14), и начинается текстом, промежуточным между верлибром и прозой, носящим на себе следы влияния со стороны стиля поэмы-трактата Ницше “Так говорил Заратустра”. Эти два влияния — такие мощные, столь громко спорящие между собой — Библии и Ницше — распространяются на оба цикла.

За двумя “песнями” помещено несколько очерков о смертях близких людей. Затем следует вполне толстовская страница. Пьянство, наука, искусство, военное дело, шахматы, — говорит Семенов, — суть лишь разные способы, выдуманные обеспеченными классами, чтобы спрятаться от жизни. Далее воспоминания о расстреле безоружного шествия 9 января 1905 г., о сестре Маше Добролюбовой... повествование становится все более смутным... переходит в сны, напоминающие сны в романе Чернышевского “Что делать?”, которым Семенов увлекся, придя в революцию в 1905 г.

Цикл “Листки” остается в кругу тех же идей. Но они разрабатываются в афоризмах, фрагментах величиной от одной строчки до полустраницы, создающих в совокупности пессимистический образ времени и человека. Невозможно освободиться от впечатления, что на этих текстах лежит отсвет стихотворений в прозе Тургенева “Senilia”. Мы не знаем прямых свидетельств увлечения Семенова Тургеневым, но в начале века тургеневские стихотворения в прозе оплодотворили творчество очень широкого круга авторов самой разной эстетической и идеологической ориентированности[417], и с возможностью влияния стихотворений в прозе на “Листки” необходимо считаться.

Каждый из фрагментов посвящен какой-то одной теме: смерти; бессмысленности жизни; снам и их неразличимости, с одной стороны, от смерти, с другой — от жизни; своими идеалами автор называет свободу от любых условностей и веру. “Люди, я хотел бы вам отдать все, все, что только могу”, — говорит Семенов.

Одна из главных тем “Листков” — полное разочарование в литературе. “Страшно то, что жизнь наша становится отражением литературы. Какое же она тогда отражение по счету?! Каждая литература уже отражение жизни, но наша литература уже отражение отражений, потому что вдохновение черпает сплошь все из прежней литературы, живет ее отражениями и так без конца. Получается какая-то безумная игра зеркал, какая-то бесовщина, из которой не видишь выхода. Нужно быть сильным, чтобы вырваться из нее” (см. с. 209 наст. изд.).

У нас на глазах совершается это высвобождение из пут литературы, как представлялось Семенову. Жизнестроитель победил поэта. Заключают цикл многозначительные строки: “Писать это значит — не верить живому делу, душе, что каждый твой шаг, твоя мысль, твое слово положены перед творцом и не пропадут в нем, а получат по заслугам”[418]. Этими словами закончилась видимая для современников литературная деятельность Семенова. Таким образом, рано завоевав литературный успех, он печатался всего девять лет. Исихаст победил поэта. После этого он прожил еще восемь лет, но ни разу не появился в печати.

Прежде чем уйти из литературы, Семенов ввел в нее замечательного поэта — Клюева. В первом же письме к Блоку Клюев запросил адрес Семенова, он посвятил Семенову несколько стихотворений, обращался к нему за помощью. Семенов проложил путь Клюеву в петербургские издания и оказал на него в пору его становления сильное влияние своей жизненной позицией (см.: ЛН. Т. 92, кн. 4. С. 429-515).

7. ЛЕВ ТОЛСТОЙ

Как и многие современники, Семенов в трудную минуту, стоя на жизненном раздорожье, потеряв любимую девушку и внутренне отходя от революционного движения, которому еще недавно отдавался так неистово, с надеждой обратился к Толстому. Есть глубокая работа, освещающая эту тему[419].

Для меня она имеет особый смысл помимо ее научного значения. Ее автор Вячеслав Александрович Сапогов был мой младший друг, духовный скиталец, жизнестроитель, искатель религиозной истины, один из