В античном мире противопоставление «естественных» и «моральных» законов считали лишенным смысла. Цицерон (106-43 годы до н. э.) в книге De Legibus (О законах) пишет: «Мы можем быть совершенно уверены, что закон и справедливость заложены в основах самой природы, а не являются всего лишь отражением преходящих и скоротечных решений, принятых людьми»17. К сожалению, история не подтвердила его оптимизма, и людям всегда приходилось самим создавать законы и юридические нормы, защищающие общество от ошибок и злоупотреблений. Так возникали государства и своды законов.

Аристотель исходил из того, что людям присуще врожденное стремление к объединению в группы: «Человек по природе — политическое животное»'8. Великий теолог Фома Аквинский в своем небольшом сочинении On the Governance of Rulers (О правителях, 1259) соглашается с Аристотелем и пишет: «Человек от природы является социальным и политическим животным и стремится к групповой жизни гораздо сильнее, чем все остальные животные, именно в силу своей природной склонности»19. Интересно, что чуть дальше он говорит и об обратной тенденции, и о необходимости создания власти: «Когда люди собираются в слишком большие группы, где каждый руководствуется собственными интересами, такие группы начинают распадаться и рассеиваться, пока кто-то не возьмет на себя заботу об общем благополучии»20. Таким образом, Фома Аквинский признает, что государство не сводится к группе людей, а означает группу с руководителем. Возникновение государства в такой схеме представляется необходимым и неизбежным.

Конечно, эти рассуждения еще очень далеки от выводов Гоббса о необходимости диктатуры. Весьма возможно, что предложенная Гоббсом очень жестокая теория явилась отражением его собственных мрачных воззрений на природу человека. В отличие от Цицерона Гоббс не видел в людях объединяющего, социального инстинкта, за исключением стремления порабощать и угнетать себе подобных, и поэтому с горечью писал: «Люди не получают удовольствия и не стремятся к общению друг с другом (за исключением горестных событий), если нет власти, внушающей всем благоговейный страх»21. В XX веке мы видели много режимов и правителей, способных внушать подданным благоговейный страх, вряд ли их можно назвать хорошей рекламой воззрений Гоббса. Так каким образом может быть создано государство, сочетающее в себе устойчивость и мораль?

В настоящее время ответ для стран Запада или для большинства из них кажется очевидным: такое государство должно быть построено на принципах демократии. Но не следует забывать, что это лишь современная точка зрения или по крайней мере точка зрения, которая как побеждала, так и умирала в долгой истории человечества. Либеральные демократии в духе Локка и Милля были, вне всякого сомнения, воплощением будущего Европы в 1930-х годах, когда они были уязвимы одновременно со стороны фашизма и диктаторского социализма. Возможно, реальная опасность таких откатов позволит нам лучше понять, что заставило австрийского экономиста Фридриха фон Хайека написать книгу Путь к рабству (1944), ставшую манифестом свободы капитализма. Хайек страстно критикует социализм, который, по его мнению, неизбежно приводит к тоталитаризму, но его книга не сводится лишь к предупреждению об опасности появления новых Гитлеров, Сталиных или Муссолини. Он пытается анализировать разные представления о демократии и задает фундаментальный вопрос, постоянно беспокоящий всех демократов: сколь долго может продлиться демократическое правление?

Хайек повторяет мысли Адама Смита, отводя свободному рынку роль последнего и окончательного арбитра в решении вопросов политического и экономического развития общества. Для Хайека ключевым понятием свободы выступают деньги (поразительная наивность этой позиции может быть понята лишь в контексте времени написания книги), вследствие чего он обсуждает ограничения, которые должны быть наложены на капитал для компромисса со свободой. Обращение к идеям Смита проявляется даже в прямом цитировании:

Для Хайека социальное «планирование» всегда означает только экономическое планирование или что-нибудь в этом роде, присущее социализму. Он считает, что доверять можно только механизмам рыночной конкуренции, которые сами собой создадут если не настоящую справедливость, то хотя бы условия для «честной» конкуренции в рамках существующих условий. Легко заметить, что обсуждаемые вопросы не только не потеряли остроту за прошедшие 60 лет, но даже стали более острыми, если вспомнить ожесточенные дебаты последнего времени о степени и возможности государственного регулирования рынка.

В основе теории Хайека лежит твердая вера в принципы самоорганизации, которые должны приводить общественное устройство к равновесию и устойчивости. Это можно было бы трактовать как призыв к невмешательству государства в дела экономики, если бы не одно обстоятельство — Хайек сам почти мучительно пытается придать своим идеям несколько иной смысл. Например, он утверждает, что «либеральный подход сводится к призыву более эффективного использования конкуренции для координации коллективных действий, а не к защите существующего положения»23. Хайек чувствует, что экономику необходимо как-то подталкивать, чтобы «спонтанные общественные силы» могли действовать с большей пользой: «Позицию либералов по отношению к общественному развитию можно сравнить с отношением садовника, который выращивает дерево, стараясь создать наиболее благоприятные возможности для его роста. Это требует от садовника одновременно тщательного изучения его структуры и условий его функционирования»24.

Именно в этом и заключается суть проблемы. Мы не будем обсуждать другие аспекты теории Хайека. Например, он считает, что не существует абсолютной системы ценностей, и каждый является полным хозяином и судьей своих поступков. С этим можно спорить или соглашаться, хотя мне такой подход кажется приглашением к несчастьям (или к фашизму, если угодно). Можно поспорить с Хайеком относительно того, что рыночные отношения всегда наиболее полезны и поэтому их следует всячески поощрять и т.д. Но фраза из последней цитаты Хайека точна и обязывающа: политик (да и любой человек, связанный с управлением обществом) должен прежде всего «тщательно изучить его структуру и условия функционирования». Кстати, вера Хайека в существование спонтанных сил в обществе тоже вполне разумна, и читатель имел возможность убедиться, что современная наука умеет определять их роль и величину.

Некоторые из таких сил, очевидно, являются экзогенными, внешними, обусловленными, например, развитием науки и техники (механизация производства, контроль над рождаемостью, информационные технологии) или влиянием окружающей среды (засуха, голод, изменение климата). Однако многие из спонтанных сил общества связаны с коллективным взаимодействием людей друг с другом, независимо от того, относится ли это к торговле, распространению новых модных фасонов, борьбе профсоюзов за повышение оплаты труда или брачным отношениям.