людей улыбки тут не дождёшься. Мрачные вечно. Всё у них шиворот-навыворот. Листья как свёкла, — за пределами дорожек сгущался лиловый сумрак зарослей, казавшихся непроходимыми. — Я чувствую себя в этом мире дальтоником. Листья красные, лица синие какие-то, угрюмые.

— Ты стал как шеф. Всё бухтишь. Он тоже вечно плюется на этот лесопарк. По мне так тут здорово. Вы, можно подумать, с шефом прибыли из настоящего рая с инспекцией отстающих миров. Ничего не цените.

— Почему же. Райских мест у них — завались! Ты разве видел тут многие их красоты, кроме их Всемирного Храма, или как он у них называется? В этой их столице сплошные «Ночные оранжереи». Франк говорил, шеф большой любитель был раньше до их посещения.

— Франк стал сплетник. Это от старости у него, как думаешь?

— Он не сплетник. Он откровенен только со мной. Должен же человек хоть с кем-то быть открыт? Кому он тут интересен в человеческом смысле? Ты много с ним общаешься? А он совсем и не старый. Вот скажи, почему в цивилизациях упадка так велик спрос на порок? Не знаешь? Потому что самые высшие разработки, они же и самые уязвимые. Это относится ко всему, и к природе живой тоже. Высшие надстройки мозга гибнут, но инстинкт жизни быстро замещает высшее, но погибшее, низшим, древним, примитивным и стойким. Оно никуда и не исчезает из нас, но подавлено, свёрнуто под более высокими развитыми структурами. И вот оно выползает на свет, час его торжества над разумом означает конец человеку, как таковому, но льстит подонкам от философии тем, что вот! А мы что и говорим! Человек — скотина! Он зверь! В клетку его! В мусорный бак все излишки! Что это такое, психический распад в человеке? Что, если не клочья архаичного, до человеческого без «умия», которое выныривает вдруг из старых наших кладовых? Чего оно там и лежит? А вдруг и сгодится на что? Задачу биологического выживания выполняет и ладно. А ум, это дело наживное! И без него вон сколько форм процветает и жрёт друг друга, вытесняет ловко и неустанно. Микробы там всякие, мхи — лишайники, бациллы — крокодилы. А мы-то залезли в свои звездолёты и думаем себе, серебрясь от собственной святости под светом звёзд: «Где сине-зелёные водоросли, а где мы? Путешественники и разумные избранники Вселенной»? А водоросль-то, она в нас никуда и не делась. Спит себе, свернувшись в уютный клубочек в генетической прапамяти и ждёт, когда ей засрать наш хрустальный водоём, чтобы всё в нём передохло. — Олег совсем не был настроен на праздник.

— Ну, философ из подземелья, может, перестанешь бухтеть?

Олег взял Икринку за руку и шёл рядом. — Кто была твоя мать? Франк говорил, что тут уже давненько как не было земных женщин, но ты же земная?

— Чем же вы отличаетесь от тех, кто тут живёт? — спросила она, — я не вижу особой разницы. Разве ты умнее всех тех, кто тут работает? На поверхности из местного населения?

— Ты полукровка, — упрямо не сворачивал со своей темы Олег, — но как это и возможно? Ведь шеф все уши прожужжал, что смешение нежелательно из-за некачественного потомства. Заставляет пичкать местных женщин противозачаточными препаратами на случай, короче тот самый, в котором и преуспел сам. В чём же и качество? Если такой шедевр возник, как ты?

— А кстати, — сказал он уже Антону, — Я обратился к нему с рапортом. Штрафной срок давно отработан, я свободен. Я улетаю. Он стал грозить мне отсидкой на островах «САПФИР». Разберут, мол, тебя на винтики и запасные части, и соберут заново, а это будешь уже и не ты, потому что память вынут и другую пристрочат. Ну и пусть. Зато я буду дома. А память, Франк сказал, поправляют только тому, кто сильно травмирован, да и то по личному волеизъявлению. А эти тут создали себе благоустроенную клетку и радуются, разработчики будущего Эдема. А за стенами что? Руины какие-то, пустыни, дикари где-то шашлычок из человечинки коптят, лохмотья, вонь, но присыпано всё блёстками разврата, домами любви и высокой моды вперемежку. А ненависти сколько! Ненависть, злоба тоже вонь, но уже ментальная, духовная, так сказать, идущая от распада цивилизации.

— А ты сам? Сеятель добра и любви? Чего злишься? На кого? За что? — Антону не нравился настрой Олега, — вас с шефом послушать, просто библейские вопиющие пророки — обличители из пустынь.

— Не из пустынь, а «вопиющие в пустыне», то есть в одиночестве.

— Раз уж вы там на пару, где и одиночество?

Мимо прошла прежняя лаборантка Антона Иви, она вежливо их поприветствовала, но Олег, не глядя, не видя, оттиснул её с дорожки в траву. Девушка пошатнулась, потеряв равновесие. Антону невольно вспомнился тот детина, едва не пихнувший Икринку под поезд и сделавший вид, что не умышленно.

— Ты здорово мимикрировал под внешнюю среду, уже и девушек толкаешь, — сказал он Олегу

— И не только девушек, и не только толкаю, а кое-что и похуже, — буркнул он в ответ.

Местное развлекательное заведение было круглым как шар. Кому пришла в голову столь оригинальная идея, сказать трудно, но он светился изнутри, как гигантская сфера на цоколе, и к нему вёл пологий пандус.

— Устроились тут, — опять бухтел Олег, — элита! Дети у них чистенькие, дамочки благоуханные, девчонки пёстрые как бабочки, — и он посмотрел на подол Икринки, где посверкивали камушки на крыльях искусных бабочек, созданных тонкими и такими же воздушными пальцами Нэи. — А за стенами что? И сколько это может продолжаться? Такой дикий перекос? Их же рано или поздно зальёт всех этими внешними фекалиями, стены не спасут.

Антон уже жалел, что пошёл с Олегом.

— Олег, — сказал он, наконец, — ты не владеешь своими чувствами. Это плохо, Олег.

— Да, не владею. Я и говорю шефу: «Отпустите! Не могу я тут»! А ты, ресторан, девушки, познакомишься и развеешься. На фиг они мне тут! А этот, игумен нашего подземного монастыря, хорошо ему проповеди читать после того, как натрахается со своей и вылезет с лощёной мордой кота, умытого сметаной. А девушка эта, Нэя, и правда такая, не скажу, что и красавица, но… Опять же дочь тут родил. И какую! — Олег пристально смотрел на Икринку. — Моя Колибри тоже была как ты, воздушная, лёгкая…

— Кто это Колибри? — спросила Икринка.

— Птичка. Колибри. Её сожрали местные каннибалы. Им это запросто.

— Съели? Буквально? Мутанты, что ли?

— Они все тут через одного мутанты. Но это, оказывается, ещё и заразная болезнь. Начинаешь с ними соприкасаться и делаешься таким же.

— Так, —