своему Богу, пусть Он с тобой разбирается. Думаешь, я испугался бы смерти? Да нет. Может, мне и легче бы было. Если там есть это «легче». — Он бормотал ещё что-то, но речь была бессвязной. Антон не знал, как его утешить. Икринка стояла в испорченном платье, но ничего не понимала в его горе.

— Он твой отец, — сказал Олег, вытирая слезы салфеткой, как-то случайно прихваченной из заведения, — но… — и он замолчал, вытер руки, испачканные соусом, и машинально сунул салфетку в карман рубашки, пошитой по местному образцу. Рубашка эта напоминала блузу земных художников Эпохи Войн и романтизма, и казалось, сидит эдакий симпатичный художник с салфеткой, испачканной краской, которую он нервически извлёк опять и уже вытирал лицо, стыдясь своих мужских слёз, да ещё на глазах у девушки, но только испачкал скулы соусом, красным как кровь. — Я убийца, да. Но и он тоже. Он впал в своеобразную форму помешательства вседозволенностью. Франк умный, он говорит, что и жестокость, и чёрствость — формы психической невменяемости, а это связано с нарушением деятельности префронтальных зон мозга, и много ещё с чем.

Может быть, Олег не знал, какая женщина была матерью Икринки, но возможно и знал. Он возненавидел Венда, и последующий рассказ вполне мог быть его местью за гибель Колибри и за удар в присутствии других людей, сломавший Олегу челюсть и опрокинувший его на пол. Франк починил ему челюсть, но душу не сумел, и это было очевидно теперь. Унижение Олег простить не смог.

— Это сейчас он стал как бы примерным семьянином. Женщину себе завёл, валяется с нею на голубом песочке. Объект там не объект, ему можно.

— Он же тут почти два десятка лет. А ты как прилетел, так и улетишь. Он же не принял тут постриг, как монах. Чего ты? — Антона неприятно поразила вдруг вырвавшаяся низкая злость Олега, — здесь никому ничего личного не запрещается. Ни мне, ни тебе. Это же по-человечески всё понятно.

— Да, — согласился Олег, — человеку дозволено всё, что человечески ему не чуждо. А если есть то, что уже выходит за рамки человечески дозволенного? Тогда как?

— Ты о ликвидации шпионов? Или преступников? Может, сам его заменишь в этом деле? Уже и опыт имеется. Не думаю, что он был бы против. Думаю, что его как раз страшно тяготит эта нечеловеческая обязанность, такое вот страшное бремя для психики любого нормального человека.

— Вот именно, нормального. Я-то, видишь, совсем тут рассыпаюсь на фрагменты прежней своей, гордой когда-то личности. Или как говорит нам шеф: «Не личности вы, а ещё личинки. А личностью вам только предстоит стать, если тля внутри не сожрёт». Слабак я! А шеф — да! Звёздный воитель. Куда мне до него. Его «Терминатором» дразнили на Земле, когда в Академии Космодесанта учился. Был такой из древней сказки ликвидатор из искусственных сплавов. Кто-то был там пророком, всё же. Здесь на базе есть один тайный отсек. Вот там у нас и ликвидируют пойманных шпионов. Своих уже давно не приходилось. Дисциплину наладили ещё при Шандоре, что и говорить. Потом роботы сбрасывают их тела в особый колодец, да что я рассказываю. Ты же это видел. Помнишь, при аварии в горах? Конечно, это хреновая обязанность, не позавидуешь. За что ему и выслуга фантастическая тут. Да и мрази там, в горах, ползает до сих пор, беженцев мирных убивают и нашим достаётся. Да он и не один тут ликвидатор, но ненавижу-то я его одного. И не за то, что он ликвидатор, я и сам им стал. Хотя и по произволу личному. А шеф мне сказал, что таких как я, бешеных, в ликвидаторы не назначают. Это делается с холодной и бесстрастной головой. Самодисциплина опять же у меня на нуле. Да и добрячок я, так он сказал. А уж какой я «добрячок», тебе, Икринка, лучше и не знать. Конечно, это было в прошлом. Но он приводил в тот отсек женщину, самую красивую, может быть, на их планете, которая не хотела его любить. И он избивал её за это. Потом приносил к Франку в медотсек. Франк исцелял, а он следил, будто Франк чинит редкую и бесценную драгоценность, которую он опять ломал. Когда она спала, погружённая в искусственный сон, в прозрачной восстановительной капсуле как Белоснежка в гробу, — лицо он не трогал никогда, — то он смотрел на неё страшными и страдающими глазами, а Франку хотелось убить его. Но он не смог. И до сих пор жалеет об этом. Франку он врал, что её бьют в местных притонах, до которых она большая охотница. Но в этой Паралее, в их столице все знали, чья она женщина, и никто не смел и тронуть её. И что же ГРОЗ? Где они все? Спят? Или всё знают? Но Рудольфу дали полномочия, он хозяин фактически, а эти, кто наверху, они главные только в своих научных эмпиреях. А он может стереть в пыль любого, кто против земных установлений на Троле. И доказывай после своего распыления, что ты ничего не нарушал. Только вот чем? Прилететь призраком — мстителем на Землю и ходить, завывать по коридорам Главного управления ГРОЗ? Поэтому он тут и главный, хотя формально тут полно и главных и подглавных. А местные ему что? Он всегда говорит, что земные законы не распространяются на неведомых зверушек с дальних планет. — Олега вышибло из прежнего состояния начисто, и он не был прежним тем Олегом, с которым Антон прилетел сюда с Земли. Икринка слушала Олега с помертвелым лицом.

— Антей, когда я их убивал, я ничего не видел. Но теперь я вижу их лица. Тех, кого убивал, и в подробностях. Будто некий автомат во мне, внутри что ли, всё записывал тщательно и подробно, а теперь показывает мне то, что я, вроде, и не видел. Убивать любые живые существа страшно или погано, это смотря за что. А ведь они люди, почти как мы. Но, может, и без почти. То, что они так живут, не все они виноваты. Ту мразь мне не жалко и до сих пор. Я бы и опять убил его. А других, охрану, обслугу какую-то, что под ногами путалась и верещала, нападали на меня, будто не понимая, что пришла их смерть. А они и в лицо-то её, Колибри, не все знали. Ты тогда правильно сделал, бросил убийцу Голубки в барханы. И руки чистые, и мутанты сытые. Мне надо было делать всё на спокойную голову. Шеф сказал, что