Таким образом, мир был заключен. В это же время (10 февраля 1763 года) последовало подписание Парижского мирного договора между единственной настоящей победительницей в войне — Англией и единственной побежденной — Францией. По этому договору Франция отдавала англичанам Канаду, Новую Шотландию, острова на реке Св. Лаврентия, области по реке Огайо и все территории к востоку от Миссисипи (Восточную Луизиану), кроме города Новый Орлеан. Союзники Франции — испанские Бурбоны обменяли Флориду на захваченную британцами Гавану, а также вернули Англии Минорку. Испания получила компенсацию по секретному договору в Сан-Ильдефонсо (ноябрь 1762 года). Франция передала Испании Новый Орлеан и Луизиану к западу от Миссисипи. В Вест-Индии Гваделупа и Мартиника были возвращены французам, но все острова из Малого Антильского архипелага, за исключением Сент-Люсии, получила Англия. В Индии британская Ост-Индская компания установила контроль над Французской Бенгалией. Была ограничена и строго установлена численность французских войск в Индии. Англичане прибрали к рукам и почти всю территорию Сенегала в Африке. Одновременно с потерей колоний в Новом Свете Франция потеряла и свой традиционный авторитет в Старом Свете.

Кроме Франции, в наименьшем выигрыше остались Австрия и Россия. Последняя затратила на совершенно ненужную ей войну 300 тысяч жизней своих подданных и огромную сумму в 30 миллионов рублей, часть которой, впрочем, была субсидирована Англией. Австрия же не сумела ни ликвидировать королевство и армию Фридриха, ни хотя бы вернуть себе утраченные ранее земли. О Саксонии я уже не говорю. Фридрих разрушил все планы своих врагов, сохранил свои владения и резко увеличил удельный вес Пруссии в Европе: она по праву и навсегда вошла в число великих держав и стала постепенно доминировать во внутригерманских вопросах, медленно, но верно оттесняя Австрию на второй план. Поэтому, хотя мир и был заключен на условиях довоенного статус-кво, в Семилетней войне, бесспорно, победила англо-прусская коалиция.

* * *

За семь кампаний Фридрих совершил три наступательных и четыре оборонительных похода, что свидетельствует о том, что время работало против него.

За это время существенно изменилась и тактика короля. Кроме блестящего во многих случаях применения косого боевого порядка (чем, кстати, тактические новшества Фридриха отнюдь не исчерпывались), за время боевых действий он существенно изменил направленность своих действий. От стремления разбить силы противника в одном генеральном сражении, несмотря на реальное соотношение сил, действий в самом бою «на ура», ориентации на разгром вражеской армии одним лихим ударом, «а там будь что будет», он постепенно пришел к осознанию необходимости применения «стратегии измора» неприятеля маршами и мелкими стычками. Битву на этом этапе король считал возможной только при наличии целого комплекса благоприятных для его войск факторов. Все это диктовалось существенной необходимостью — способностью действовать малыми силами против огромного количества врагов.

На заключительном этапе Семилетней войны пруссаки применили совершенно новое в военной истории и науке средство — организацию партизанских отрядов, ядром которых становились легкие подразделения регулярной армии. Вокруг них собирались вооруженные за казенный или личный счет отряды горожан и крестьян. Эти формирования стали весьма действенным оружием против русских войск в Померании и Бранденбурге. Впоследствии на основе опыта их боевой работы пруссаки впервые в мире создали регулярные части легкой пехоты (егерей) — это произошло еще при жизни Фридриха, и это легло в основу создания румянцевских егерских корпусов в России. В эпоху наполеоновских войн «партизанский» опыт Семилетней войны сослужил Пруссии бесценную службу.

Читатель, видимо, уже заметил, что я в книге отвел особое место роли в войне России и ее армии. Естественно, это было сделано умышленно. Как я уже говорил в своем предисловии, горы лжи и недоговоренностей, нагроможденные вокруг событий Семилетней войны, того, что ей предшествовало, и того, что ей наследовало раньше, просто не давали возможности объективно разобраться в ее ходе. Елизавета и ее окружение выставлялись как «освободители Европы» от пруссаков, а Фридрих и «его моральный вассал» Петр III — как посмешище и полные ничтожества. Все, что делали в войну русские, признавалось необходимым и благородным, австрийцы и пруссаки — действовали подло и вообще «от лукавого».

Для Керсновского все просто: «Составляя едва лишь пятую часть общих сил коалиции, русская армия в качественном отношении занимала в ряду их первое место — и ее боевая работа превышает таковую же всех остальных союзных армий, взятых вместе.

Работа эта в конечном счете оказалась безрезультатной. Виноват в этом не только Петр III — моральный вассал Фридриха, а также (и главным образом) наш австрийский союзник». Оставляя пока без внимания роль Петра (об этом я скажу позже), остановлюсь на действительной роли России в Семилетней войне, русско-австрийских союзнических отношениях и пресловутом «венском эгоизме».

Говоря о русском вкладе в войну, я хотел бы поговорить вообще о нашей стратегии того периода. По словам Керсновского, «полевая» стратегия русских «всю войну была скована стратегией кабинетной. Выдающиеся начальники, как Салтыков, ослабляли эти узы — посредственные, как Фермор, следовали указке слепо».

В своем труде Керсновский далее пишет: «Салтыков обладал в большой степени здравым смыслом и (что делает из него вождя в истинном значении слова) сочетал с воинской храбростью большое гражданское мужество. Он умел разговаривать с наглыми австрийцами (!) и наотрез отказывался выполнять требования Конференции, шедшие вразрез с интересами русской армии и несовместимые с достоинством России… Кампания 1759 года ставит Салтыкова головою выше всех союзных полководцев Семилетней войны».

Впрочем, остается непонятным, почему эти лавры не принадлежат Дауну, который в конце 1758 года единственным изо всех воевавших командующих додумался до атаки противника ночью, или Фридриху, который трижды в течение той же кампании 1759 года (не говоря уже о последующих) выпутывался из плотнейшего стратегического окружения при соотношении сил 1:3, а то и 1:5.

Затем — отказ «выполнять требования Конференции, шедшие вразрез с интересами русской армии». Неужели есть на свете армия, чьи интересы идут вразрез с требованиями ее правительства? В той же «Истории Русской Армии» можно прочитать следующий пассаж: «Жалкую роль некоего „унтер-гофкригсрата“ играла петербургская Конференция, заботившаяся лишь о соблюдении австрийских интересов и упускавшая из виду свои собственные. Здесь, бесспорно, сказалось влияние нашей дипломатии, являвшейся во все времена защитницей чужих государств в ущерб таковым же своего собственного. В те времена она подпала под влияние графа Кауница — знаменитого канцлера Марии Терезии…

Одна лишь кампания 1757 года и зимний поход 1758-го были нами ведены в наших собственных интересах. В 1758, 1759, 1760, 1761 годах соблюдались интересы Австрии, в 1762-м — интересы Пруссии» (Керсновский А. А. История Русской армии).

Керсновский пишет, что «войну можно было кончить еще в 1759 году, после Кунерсдорфа, прояви австрийцы известный минимум лояльности, более того — понимай они правильно свои же интересы. Бездарный и нерешительный Даун пропустил тогда исключительно благоприятный момент. Эгоизм Австрии был настолько велик, что шел ей же во вред!»