Другим организационным моментом, имевшим особое значение, стало начатое в 1764 году формирование егерских команд при пехотных полках, основанием для чего послужил опыт П. А. Румянцева под Кольбергом. С этого времени началось систематическое развертывание в русской армии этого вида пехоты. Вместе с ростом численности егерей шла и разработка тактики и действий.

Воинская комиссия 1762 года разработала и издала новые строевые уставы. В «Пехотном строевом уставе» 1763 года, написанном под руководством Чернышева, можно заметить некоторое, хотя и не радикальное, изменение направления русской официальной военной мысли в области тактики пехоты. Этот устав устранил настойчивую акцентировку значения огня, свойственную уставу 1755 года, что являлось несомненно положительной стороной нового устава. Положение устава 1763 года, определяющее основные задачи обучения войск (соответствующее положению «Описания…» 1755 года), гласит следующее: «…все сие описано единственно для того, что все воинские движения и разные обороты фронта основаны и силу свою имеют на исправном и проворном делании оружейных приемов, на твердом знании оборотов марша, нерасторопной команде и произведении огней». Таким образом, здесь делается упор в одинаковой мере на огонь и на маневр («обороты фронта» и «марш»), однако о штыковом ударе опять-таки не упоминается.

Семилетняя война отчетливо продемонстрировала высокие боевые качества русской армии, ее способность вести упорные сражения и побеждать наиболее сильную армию тогдашней Европы, армию Фридриха II. Но главное состояло в другом: именно в этот период в военном искусстве России начался отход от господствовавших в европейских армиях тактических шаблонов и стратегических догм. Нельзя усомниться в том, что ряд побед, одержанных над армией, в которой линейная тактика и маневренная стратегия достигли своего законченного воплощения, способствовал и такому процессу.

Что же касается политических аспектов войны, здесь дело обстоит далеко не так радужно.

Елизавета вместе с Бестужевым ввергла Россию в тяжелую Семилетнюю войну, которая совершенно не соответствовала интересам страны и фактически велась за дело Австрии (что бы там не писал Керсновский, но все же с первого и до последнего выстрела). При этом русские потеряли 300 тысяч солдат и офицеров и истратили огромное количество средств. Поэтому я глубоко убежден, что нельзя винить Петра III в том, что он, дескать, презрел интересы России и готовился к войне за «чуждое стране» дело. Практически все русские исследователи прямо или косвенно говорят о том, что в последние годы жизни Елизаветы война стала совершенно непопулярной в России. Собственно, никто не понимал, чего ради она вообще ведется. Это изначально скептическое настроение усугублялось по мере того, как русская армия начала нести невиданные до того потери. Двор и армия буквально ждали смерти императрицы, понимая, что Петр Федорович немедленно закончит войну.

Другое дело, что по восшествии на трон Петра III ситуация изменилась на прямо противоположную: все стали дружно ненавидеть Фридриха, «пруссачину» и прочие «иноземные» штучки. Однако все это было явлением сугубо субъективным и опиралось не на реальные факты, а на чисто внешний антураж правления Петра Федоровича — засилье иноземцев на «хлебных» должностях, новая нелюбимая униформа и пр.

Как известно, Петр вышвырнул из армии всех не имевших никакого отношения к военному делу «генералов» и «фельдмаршалов» — Разумовского, Трубецкого и иже с ними. Прочие же «придворные военные» были вынуждены нести строевую службу, как это было заведено у пруссаков и как, собственно, и должно было быть во всякой армии. Всякой — но только не российской. Керсновский прямо пишет об этом: «Вельможам, числившимся шефами полков, батальонов и рот, указано присутствовать ежедневно на вахтпарадах и проделывать все экзерциции. Для людей, в большинстве своем пожилых и давно отвыкших от строя, нововведение это было не из приятных».

Скажите на милость, а что, собственно, в этом нововведении плохого? Тем не менее и этот факт послужил причиной переворота, осуществленного избалованными и разленившимися при Екатерине гвардейцами, которых «внезапно» заставили нести службу.

Кстати, тон повествования Керсновского на этом этапе возвышается прямо-таки до трагического пафоса: «В 1762 году участь нашего векового врага была в наших руках. Одна Россия, без всякого участия союзников, могла добить погибавшую Пруссию. Наследие Ордена Меченосцев — Кенигсберг и Мариенбург — было уже в наших руках. Но дочери Петра не суждено было завершить дела, начатого за пять столетий до того Александром Невским. Герцог голштинский спас короля прусского — спас ценою жизни императора Всероссийского».

Смахнув набежавшую слезу, попробуем разобраться в фактах. Никогда (ни до, ни после Семилетней войны) Пруссия не была «вековым врагом России», в отличие, скажем, от Речи Посполитой, Швеции или Турции. Собственно, она и не могла им стать в силу крохотности и слабости владений Бранденбурга и Пруссии и их удаления от русских границ. Кстати, Мариенбург и Кенигсберг являлись наследием отнюдь не ордена Меченосцев, а Тевтонского ордена (в который, правда, влились прибалтийские владения меченосцев). В этом смысле куда более «вековыми врагами» России были, например, Франция и особенно Речь Посполитая — вассал союзного русским короля-курфюрста Августа.

За исключением Семилетней войны (входе которой, напомним, Фридрих русских не трогал и трогать не собирался — Елизавета сама полезла в войну, защищая интересы Австрии, всеобщего врага и первого интригана на европейском континенте) Пруссия никогда не воевала с Россией. Две мировые войны XX столетия брать в расчет нельзя, так как они не являлись войнами чисто (или даже изначально) русско-германскими, а были частью общемирового процесса, где обе страны играли только одну из ролей. Напротив, русские и пруссаки со времен Петра Великого (да и до него были тесно связаны в политическом, культурном и военном смысле). Невзирая навею иронию многих историков, немец, действительно, являлся для нас «учителем и начальником» на протяжении нескольких столетий.

В царствование Павла I и его сыновей это взаимопроникновение стало еще более тесным и включало в себя культурный, политический, а равно и династический «обмен ценностями». В военном же смысле русско-прусский симбиоз стал просто поразительным по своей глубине и содержанию.

Стоит заметить, что в последнее время личность Петра III получила несколько иной оттенок, чем это было принято раньше. Если Ключевский и его современники считали императора духовным ничтожеством, склонным к грубым кутежам и неспособным к управлению государством, то сейчас общая точка зрения выглядит иначе. Все дело в том, что все подобные обвинения в адрес Петра выдвинула его супруга Екатерина, которой позарез необходимо было оправдать переворот 1762 года.

Интересно, что размышления Петра Федоровича в бытность его Великим князем и указы его недолгого царствования почти во всем совпадают с гуманистическими соображениями М. В. Ломоносова в трактате «О сохранении и размножении российского народа». Всего за 186 дней своего правления Петр успел уничтожить страшную Тайную канцелярию, 18 февраля 1762 года издал манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству», прекратил жестокое преследование старообрядцев, задумал проект передачи управления церковно-монастырских земель в управление государства, что, кстати, и сделала Екатерина в 1764 году. Меры, задуманные Петром III в отношении старообрядцев, исходили из идеи свободы совести и соображений экономического характера — стремления удержать от побегов значительную часть трудоспособного населения. Подобную же политику проводил Фридрих II, а 20 лет спустя объявил в Австрии император Иосиф II. Я уже говорил о том, что хотя Петр заключил в 1762 году мир с Пруссией, но Екатерина-то всего через два года пошла с Фридрихом на союз, сделав то же самое, что и ее свергнутый муж (при полном молчании наших историков)! Петр III хотел даже уничтожить в России крепостное право, заменив его барщиной на прусско-голштинский образец, а после его свержения, в «век золотой Екатерины» тяготы крепостничества перешли все разумные нормы, вызвав беспрецедентное по масштабам и ожесточенности восстание Пугачева (который, кстати, объявил себя именно императором Петром Федоровичем). Ей-богу, уразумев все это, приходится журить Петра III только за одно: за введение униформы прусского образца.