С этим учением рука об руку идет опять-таки из Индии почерпнутое представление, что каждый дай может, по мере самосовершенствования, чистоты познавания и действий, стать имамом, натиком, зиждителем, наконец, творцом, высшим божеством — известное воззрение буддистов, легко вытекающее из принципов абсолютного пантеизма. Когда таким образом была совершенно сглажена разница между божеским и человеческим естеством, легко уже усваивались истины девятой, высшей степени. По учению этой последней все религиозные воззрения должны быть рассматриваемы как смутные представления о сущности вещей, подтверждающие одну только вечность материи. Потому можно было считать и все догматы степеней лишь аллегорическими. Так, например, вторичное пришествие махдия в действительности состоит только в познавании исходившей от него истины и в распространении его учения среди человечества. Что же касается всех остальных пророков, были они простые, часто ошибавшиеся люди, следовательно, проповедываемые некогда ими религиозные и нравственные законы нисколько не обязательны для посвященного. По аналогии с новым временем такие принципы смело можно назвать нигилистическими.

Человек, который мог придумать такое дьявольски искусно составленное учение, клонящееся к систематическому подрыву какого угодно мало-мальски нетвердого, подобно скале, религиозного убеждения, был, по всей вероятности, Абдулла ибн Меймун; с ним мы встречались уже и прежде при изложении официального учения измаилитов как с помощником махдия. Отец его был персиянин родом из Мидия. Должно быть, как и сын, был он по профессии глазной доктор, притом вольнодумец (зендик), который воспитал своего сына в том же направлении и притом вдохнул в него непримиримую ненависть ко всему арабскому. И вот, чтобы дать пищу своей ненависти, а в то же время приобресть для себя и своих потомков блестящее положение, стал он принимать ревностное участие в шиитской пропаганде в Хузистане; мало-помалу распространялось его влияние среди измаилитов, доселе, по-видимому, безобидных. Между ними-то и удалось ему постепенно ввести коренное преобразование шиитского вероучения и обеспечить самому себе безусловную и ревностную привязанность посредством искусно распространяемого упования на великую будущность махдия. Его дай исходили весь Хузистан и соседние округа, вербуя бесчисленное множество прозелитов. Правительство вскоре, однако, обратило все свое внимание на эту пропаганду; Абдулла должен был бежать и поселился в маленьком городке Саламие (Саламиниасе древних), вблизи Хамата; здесь между жителями оказалось много алидов, так что это местечко представляло самое подходящее убежище для мнимого шиита. Но свою измаилитскую пропаганду продолжал он, а впоследствии (после 261 = 874/5) с его смертью — сын его Ахмед, не столько в этой местности, сколько в Ираке и по всей Персии, при помощи деятельных своих эмиссаров. Они успели восстановить против неумелого арабско-турецкого правления главным образом массы покоренных наций, арамейцев в Месопотамии и персов по ту сторону Тигра. Приблизительно между 250 и 260 (864 и 874)[375] гроссмейстер измаилитов Абдулла выслал снова в окрестности Куфы, этого старинного шиитского гнезда, одного из своих дай по имени Хуссейн аль-Ахвазий[376]. Хуссейн познакомился здесь, неподалеку от одного небольшого местечка, с крестьянином арамейцем по имени Хамдан. Его земляки, продолжавшие еще говорить по-сирийски, прозвали за изуродованные болезнью черты лица Курматом «безобразным лицом», а арабы переиначили кличку в «Кармат». Измаилитский эмиссар сумел его ловко одурачить своим витиеватым краснобайством. Был это один из тех несчастных крестьян, безвыходное положение которых в те печальные времена мы изобразили схематически в начале этой главы. Зерно надежды на возможность спасения благодаря всемогущему заступничеству махдия, обещаемому дай, пало на хорошо подготовленную почву. Несчастный ревностно ухватился за последний якорь спасения. Секта стала быстро распространяться в Ираке. После смерти Хуссейна преемником его в качестве дай сделался Кармат. Он поселился в Калвазе, предместье Багдада. Здесь он поддерживал связь с одним из родственников[377] Абдуллы в восточной Персии, между тем как шурин его, Абдан, продолжал успешно действовать при помощи бесчисленных эмиссаров в окрестностях Куфы, а некоторые из них, подобно Абу Са’иду яль-Дженнабию, высылались даже на юг Персии. Приверженцев секты стали величать карматами, следуя прозвищу, данному лично Хамдану. Уже в 277 году (890/1) они до такой степени размножились и почувствовали свою силу, что основали на Евфрате самостоятельную колонию. Позднейшие историки рассказывают многое о совершенных ими гнусных деяниях. По словам летописцев, обыкновенным их занятием был грабеж и убийства; общность имущества и даже женщин составляли главные основы их жизни. В отдельных подробностях встречаются, конечно, большие преувеличения[378], хотя и раньше мы замечали резкое коммунистическое направление всего этого движения. Проживавший в Саламии, гроссмейстер Ахмед, сын Абдуллы, нашел теперь возможным мало-помалу отклонять помышления и надежды верных, всецело устремленные на таинственного махдия, и внушить им веру в возможность передачи Богом имамата дому Меймуна: для того чтобы облегчить успех пропаганды, он стал утверждать, что семья его ведет свой род от Акиля, брата Алия. Но ни Кармат, ни Абдан, ярые фанатики в душе, и слышать не захотели об этом; они остались при своем прежнем махдии Мухаммеде ибн Измаиле и порвали всякую связь с домом Абдуллы. Желая добиться примирения, Ахмед послал меймунида, проживавшего в восточной Персии, к Кармату, не прервавшему окончательно с ним сношений. Когда он прибыл в Калвазу, то уже не застал там Кармата; с этого времени о последнем нигде более нет и помину[379]. Меймунид отправился затем к Абдану, а когда и этот упрямо стал отвергать новые идеи, повелено было одному дай низшей степени по имени Зикравейхи умертвить Абдана. Но большинство карматов приняли горячо сторону семьи своего покойного патрона. Мечи засверкали. Опасаясь мести за смерть Абдана, Зикравейхи скрылся куда-то, а меймунид удалился снова в восточную Персию. Зикравейхи между тем послал тайком своих сыновей Яхью, Хуссейна и Алия с некоторыми другими преданными ему лично карматами к бедуинам из племени Кельб, кочевавшими в Сирийской пустыне, имея в виду подготовить себе и своим новое убежище в другой провинции. Посланные стали здесь проповедовать снова во имя махдия Мухаммеда. Им удалось вскоре склонить многих из бену-аль-уллейс, части племени кельб (288 = 901). Складывался, таким образом, новый центр карматов рядом с основанным раньше в 286 г. (899) в Бахрейне Абу Са’идом. Те и другие начали действовать самостоятельно, ибо гроссмейстер секты в Саламии, которому весьма важно было бы, конечно, принять личное участие в готовящемся движении, возникавшем в непосредственном соседстве с Сирией, незадолго перед тем собрался покинуть настоящее постоянное местопребывание, чтобы посвятить себя в отдаленном, но многообещающем пункте отважному и великолепному по последствиям предприятию.