Осуждению подвергалось не только обнаженное тело, но и чувства. Январский номер журнала «Мир женщины» («Дзёгаку сэкай») писал: «Любовь и отчаяние с легкостью сопутствуют друг другу, а отчаяние происходит от ослабления психики. Люди чувствительные – безвольны, из-за этого они подвержены эмоциям, они без всяких на то оснований утверждают, что любовь – свята, с жаром говорят про звезды и фиалки. Я же полагаю, что взаимная привязанность супругов не может именоваться „любовью“, „любовь“ – это то, что происходит между мужчиной и женщиной вне брака, она не имеет никакого отношения к „святости“, а есть разновидность психического расстройства. А потому если у нашей читательницы случится приступ любви, то следует пользовать себя холодными обливаниями и массажем, больше бывать на воздухе и заниматься физическими упражнениями. И тогда ваши чувства естественным образом успокоятся»[357].

Страна воплощала в жизнь мысленный конструкт. Она строила нацию, народное государство, державу. Грандиозное строительство забирало все силы. У строителей не было (не должно было быть!) времени на индивидуальные вздохи и переживания.

Иностранцы считали японцев людьми рациональными. Христиане даже обвиняли их в отсутствии духовных идеалов. Сами же японцы гордились тем, что за последние десятилетия им удалось избавиться от многих «дурных» обычаев прошлого. Эпидемиологическая ситуация тоже улучшалась – «любовная лихорадка» шла на убыль. Однако на самом деле пленка рационализма была очень тонка. Когда в этом году в префектуре Кагава в земле вдруг образовался провал, «в народе появился говорок, что это что-то чудесное, и стал народ молиться этой дыре и повалил к ней, да так, что тысячи стали собираться; по копейкам набросали приношений этому богу ныне уже более 10 тысяч ен; полиция собирает эти приношения и не знает, куда девать их…»[358].

В стране находилось немало последователей «новых религий», возникающих прямо на глазах. Их основателями являлись крестьяне, пережившие мистический опыт общения с божеством. Они впадали в транс, лечили, предсказывали судьбу. Как правило, они оставались равнодушными к политике, но именно это и раздражало власть. Их молельные дома разрушали, а сами последователи новых религий подвергались гонениям, поскольку им не было никакого дела до того, что творится в стране. «Народному государству» требовался весь народ, а не его часть.

В июне японцы открыли в Порт-Артуре два мемориала, посвященных памяти погибших японских и русских воинов. Открывал мемориалы герой взятия крепости генерал Ноги. Нужно отдать японцам должное – они сражались яростно, но мужество побежденных они тоже умели ценить.

Раньше интересы России в Японии представлял посланник. Теперь ранг представителя был повышен до посла. Так же поступили и другие западные державы. Это стало прямым следствием победы Японии в последней войне. Первым русским послом в Японии стал Н. А. Малевский-Малевич.

В прошлом году была принята программа перевооружений. Она была нацелена, в частности, на Америку. Однако пока об этом никто из посторонних не знал. Война с Америкой была лишь стратегической возможностью, а пока в октябре в Иокогаму с дружественным визитом прибыла американская эскадра. Город разукрасился флагами…

В этом году дали знать о себе анархисты – сторонники Котоку Сюсуй. В июне, когда сам Котоку находился на лечении, они устроили в Токио демонстрацию. На красных флагах красовались надписи «Анархизм» и «Анархо-коммунизм». В демонстрации приняла участие лишь горстка революционеров, всех лидеров арестовали, они понесли суровое наказание. И было за что – полиция прекрасно знала, что эти люди придерживались антимонархических убеждений. Таких людей насчитывалось мало, но они переступили опасную черту – они выступали не с критикой отдельных недостатков, а замахивались на систему. В июле «мягкотелого» премьера Сайондзи сменил Кацура, который возглавлял правительство во время японско-русской войны.

Чтобы показать заботу императора о народе, было решено отправить принца Ёсихито в очередную поездку по стране. В сентябре – начале октября он совершил путешествие по северо-востоку Японии (район Тохоку). Одной из основных целей путешествия явилось награждение предварительно выявленных «образцовых деревень» и передовиков сельскохозяйственного производства, внесших особенно значительный вклад в улучшение деревенской жизни. Таких передовиков насчитали 106 человек. Кроме того, визиты Ёсихито приурочивались к открытию телефонных линий, началу подачи в дома электричества, что должно было создать устойчивую связь между императорским домом и улучшением быта.

Большое новшество заключалось и в том, как стал трактоваться образ Ёсихито. Газеты публиковали его фотографию вместе с членами его семьи, где он представал не только вместе с супругой, но и вместе с тремя малолетними детьми.

Можно подумать, что это означало реализацию европейского «сценария семейной любви», однако японский вариант оказался другим. Европейские монархи появлялись на одной и той же фотографии в окружении жены и детей, они держали детей на руках, участники композиции демонстрировали телесный контакт и близость. В японских газетах каждый из членов семьи Ёсихито помещался в отдельном картуше, изображения детей были мельче и находились ниже портретов родителей. Таким образом, степень близости и «слияния» членов образцовой японской семьи оказалась существенно меньше, чем на Западе. В японских внутрисемейных отношениях главное внимание уделялось не безоглядной любви, а выстраиванию иерархии. Семья Ёсихито служила образцом того, как должны быть построены отношения в государстве.

Несмотря на вестернизацию, телесному контакту в японском обществе места не находилось. Отец Николай свидетельствовал: «Много хлопот доставил обычай взаимного поцелуя: долго пришлось толковать новобрачным, как нужно сложить губы, что с ними сделать; и священник, и катехизатор, сложив губы, пресерьезно держали молодых за затылки и старались свести их лица для поцелуя, а молодые, не понимая, чего от них хотят, наивно пятились один от другого. У японцев ведь нет поцелуев, даже родители не целуют своих детей»[359].

Как и поездки Мэйдзи, путешествия Ёсихито замышлялись в качестве средства унификации. Район Тохоку печально известен своими диалектами, малопонятными для обитателей других частей страны. В беседе с губернатором префектуры Мияги наследный принц обратил внимание на то, что местный диалект препятствует коммуникации и усвоению приказов властей. Губернатор отвечал, что приложит все силы к исправлению ситуации, в чем ему призваны помочь школы[360]. В рамках национального государства диалекты стали восприниматься не как часть многообразной культуры, а как подлежащее безжалостному уничтожению бескультурье.