Наступило молчание. Юлиусу ничего не хотелось говорить. Он до боли стиснул пальцы, пытаясь вообразить, как Николас делает все эти ужасные вещи. А затем у него это получилось. И даже с легкостью.

— Но ведь никаких доказательств нет? — заметил Грегорио.

— Доказательства в руках дофина или герцога Миланского, — отозвался Тоби, — но едва ли они тебе хоть что-то расскажут.

— И что ты намерен делать? — обратился Юлиус напрямую к лекарю.

Руки Тоби лежали на столе неподвижно. Губы были поджаты, а взгляд устремлен на противоположную стену. Он открыл рот и без предупреждения чихнул.

— Храни тебя Господь, — сказал Юлиус.

К его удивлению, лекарь пошел красными пятнами. После чего внезапно объявил:

— Я остаюсь. Если он уже свернул на ложный путь, то я уверен, что смогу перехитрить его. Если же нет, то сумею его удержать. Не думаю, что кому-то из нас сейчас грозит опасность. Он нуждается в нас. Однако что я сделаю непременно, так это предупрежу Марианну де Шаретти.

— Я тоже останусь, — заметил Юлиус. И, помолчав, добавил: — Возможно, демуазель все знает.

Взгляд прозрачных глаз вернулся к нему.

— Так вот почему он… Нет. Тогда она не вела бы себя, таким образом, с Жааком де Флёри. Что скажешь, Горо?

— Нет, — Грегорио покачал головой. — Я уверен, что она ничего не знает о том, как были обмануты месье Жаак и Лионетто. Она бы не позволила ему сделать этого. Она очень порядочная женщина. Я останусь. И вот что я еще скажу. Разумеется, он не такой уж невинный простак. Но я также не думаю, что он несет в себе зло.

— Возможно, пока нет, — вымолвил Тоби. — Кстати, мне любопытно: это Жаак де Флёри сжег красильню?

— Насколько нам известно, нет, — покачал головой Грегорио. — Мы застали там другого человека. Шотландца по имени Саймон.

— Тогда у нее еще одним врагом больше, — заметил Тоби. — У меня есть идея. Почему бы нам не заставить их вцепиться друг другу в глотки?

— Они справятся без нас, — парировал Юлиус.

Словно запертый в деревянной шкатулке, механизм которой на время прекратил действовать, Николас не просто выжидал. Он был в растерянности. Внешне он не подавал виду, неустанно занимаясь повседневными делами, а ночью принимая на себя заботу о демуазель.

Марианна де Шаретти была счастлива. С самого начала их брака он сознавал, что играет тройную роль: будучи то Клайкине, мальчиком, к которому она испытывала жалость; то Николасом, ее помощником и управляющим, на которого можно положиться как на Юлиуса или Грегорио, а то и выступая в роли замены Корнелиса, который мог взять на себя ее бремя, когда она почувствует усталость, и кому она могла доверять как своему мужу.

Он также сознавал, к чему может привести жалость и одиночество. Именно поэтому, со дня свадьбы, втайне придерживался одного избранного правила. Правило это пришлось не по вкусу всем тем девушкам, которые думали, будто хорошо его знают.

Он больше не был слугой или подмастерьем и внешне как будто бы не нуждался в поощрениях. Но на самом деле, вскоре он обнаружил, что получил жизнь, полную забот, без малейших послаблений. Он терпел все это, но без особой радости. Какую роль все это сыграло в том, что он сдался в ночь смерти Жаака де Флёри, Николас знать не желал. Но поутру едва ли могли остаться незамеченными последствия ночи, проведенной с Марианной: ее свежий румянец и ласковое спокойствие, с каким она говорила о Феликсе. Точно таким же голосом она обращалась и к Николасу. Теперь ему надлежало стать Феликсом. Он должен был принимать утешение, а не дарить его.

Так оно и продолжалось. В первые дни она чувствовала себя настоящей новобрачной и никак не могла дождаться наступления ночи. Ему следовало быть осмотрительным за двоих: помнить, что лишь самые юные способны долгое время выдерживать еженощные плотские наслаждения до самого рассвета; быть нежным; признавать, что накал любых отношений снижается со временем, и, рано или поздно, огонь начинает гореть уже не столь ярко. Он был уверен, что справится и с этим. Реальный мир порой требовал самой разнообразной платы. Чтобы сбросить избыток энергии, он мог прибегнуть к тренировкам по фехтованию и стрельбе из лука. Юлиуса он заставлял сопровождать его туда, и даже уговорил присоединиться Тоби с Грегорио.

Они не выказали особой радости, хотя, оказавшись на месте, похоже все-таки получили удовольствие. Он надеялся, ради компании, что эти трое подружатся между собой; и старался побольше загружать их работой, чтобы они привыкли помогать друг другу. Они и, правда, сдружились. Все трое были примерно одного возраста, и профессионалы в своем деле. Для них скорее он сам был чужаком, и именно так они к нему и относились. Николас сказал себе, что как только решит еще несколько проблем, то настанет время заняться и этой троицей, а затем строить планы на будущее.

Вскоре после этого пришли бумаги на квасцы. Первое из тех событий, что он ожидал с таким нетерпением. Оставалось лишь претворить в жизнь прежние договоренности. Кое-что Николас препоручил Тоби, а сам направился с визитом в дом Адорне.

Они уже виделись после возвращения Николаса, но им не было нужды говорить о Феликсе. Также они не затрагивали и смерть Жаака де Флёри, которую городские власти восприняли с похвальным спокойствием. После свадьбы, состоявшейся в этом доме, Маргрит Адорне стала добрым другом Марианны, поддерживая ее в первые дни утраты, а теперь помогая с дочерьми.

Николас полагал, что не будет ничего неожиданного в том, если Тильда с Катериной, злясь и ревнуя, пожелают насладиться всем тем, чем сейчас наслаждалась их мать, и вовсю предадутся шальным забавам с молодыми людьми своего круга. Кому-то необходимо было сдерживать их, ибо все, что им требовалось на самом деле, это внимание и строгость. Но Марианна и Маргрит прекрасно справлялись вдвоем.

Адорне был не меньше Николаса рад получению бумаг из Венеции, и они проговорили долгое время, обсуждая все подробности сделки. Адорне сегодня надел черный дублет и верхнее платье, из почтения к друзьям-шотландцам, которые недавно лишились своего короля. Николас тут же подумал, что очень скоро будет большой спрос на черную ткань. Красильщик всегда остается красильщиком…

— Ты знаешь, что Проспер де Камулио собирается в Генаппу? — спросил его Адорне.

Жаркая ночь в Милане. Тома Адорно, и, разумеется, Феликс.

— По делам генуэзцев? — уточнил Николас. — Или герцога Франческо?

— Как посланец герцога Миланского, — отозвался Адорне. — Сейчас обсуждается союз между дофином и Миланом. Не могу поверить, что для тебя это новость.

— Нет, — сказал Николас. — Он задержится надолго?

— Достаточно надолго, чтобы представить тебя тем людям, которых ты ждешь. Точно так же, как в случае с Миланом и дофином, обстоятельства толкают к союзу Венецию и Геную. Я лишь надеюсь, что если ты решишься улечься на это брачное ложе, то сможешь подняться с него живым. — Он помолчал. Николас, который уже научился хранить молчание, когда требуется, ничего не ответил. Ансельм Адорне улыбнулся и, взяв ленточку, принялся связывать бумаги. — Завтра будет заупокойная месса по Джеймсу, королю Шотландии. У вас с супругой хватит смелости появиться там?