Катерина де Шаретти выбрала себе возлюбленного вскоре после празднества Святого Креста, решив, что в тринадцать лет уже имеет на это полное право. Каково же было ее разочарование, когда выяснилось, что одного лишь горячего желания для брака недостаточно, и нужно кое-что иное… Так что теперь оставалось молиться, чтобы войти в пору как можно скорее, — и она усердно занималась этим все время, пока готовилась к побегу из дома, ведь ее с детства учили, что истинная вера преодолевает любые преграды.

Как выяснилось позднее, мессер Пагано Дориа не подозревал, что Катерина обманывает его, но, даже узнав правду, ничуть в ней не разочаровался, — и за это она полюбила его еще сильнее. Кроме того, ей нравились его длинные ресницы, и ровные белые зубы, и дорогой платок, который он изящно затыкал за пояс дублета. Этого оказалось довольно, чтобы Катерина влюбилась без памяти, когда молодой генуэзец стал захаживать к ним в дом, а затем начал приглашать тетушку и дядюшку, кузенов и саму Катерину в гости, на прогулку или на охоту.

Иногда он являлся один, или брал с собой челядинцев и гончих псов, — и у всех них были накидки с родовым гербом семейства, — или приводил маленького чернокожего пажа в тюрбане, который нес на руке сокола. Поначалу он почти не замечал Катерину, которая не отходила от него ни на шаг, восхищаясь белоснежными зубами гостя и слушая его рассказы о пышных гаремах мавританских князей в Испании и об амурных похождениях генуэзских купцов на Востоке. Мессер Пагано Дориа, морской торговец, принадлежал к одному из самых знатных семейств Генуи и повидал весь свет. Он был так богат, что купил в Антверпене огромный корабль!

Тетушка и дядюшка были польщены вниманием такого родовитого вельможи. На самом деле, они не приходились Катерине родней: просто деловые партнеры матери, согласившиеся взять на воспитание одну из дочерей Марианы де Шаретти. Та поначалу не хотела уезжать из дома, но затем смирилась; и к тому же матери наверняка не понравилось бы, что у Катерины появился любовник… Но ведь сама-то она нашла себе мужа! Впрочем, Николас вскоре уехал, по торговым делам, и, похоже, надолго…

Мать никогда бы не позволила мессеру Пагано Дориа так часто бывать в своем доме, поскольку всегда знала, что у Катерины на уме. Девочка грезила лишь о любви…

Со временем мессер Пагано Дориа начал оказывать ей любезные знаки внимания. Обращаясь к Катерине, он улыбался и порой касался ее щеки; а она исподволь любовалась его перстнями, — куда более красивыми, чем у Лоренцо, помощника управляющего компании Медичи в Брюгге… Однажды он подал ей руку, спускаясь по ступеням, а в другой раз, улыбаясь и болтая ни о чем, усадил рядом с собой в карете, когда все семейство возвращалось с прогулки домой.

Впервые они остались наедине во время рыцарского турнира на главной площади, — там Катерине удалось незаметно ускользнуть от своих двоюродных братьев. Вместо того чтобы слиться с толпой, влюбленные отправились гулять по улицам, заглянули на рынок, прошли по берегу реки… Он рассказывал о Лондоне, Лиссабоне, Риме и Сардинии, о Рагозе, Хиосе, Дамаске и Константинополе, — во всех этих сказочных землях ему довелось побывать. Он рассказывал о животных, у которых есть хвост и спереди, и сзади, о рубинах крупнее куриного яйца и о цветке, один лепесток которого способен напоить ароматом целый дворец… При этом генуэзец без устали жестикулировал изящными ухоженными руками, касался ее плеча кончиками пальцев или щекотал ладонь, чтобы привлечь внимание. Катерина угощалась пряными лакомствами, которые он покупал у уличных торговцев, и пила какие-то незнакомые напитки, а он смеялся, если ей случалось поморщиться.

Когда он, наконец, проводил ее домой, девочка, в порыве благодарности за чудесно проведенный день, чуть не бросилась ему на шею, и, заметив это, Пагано Дориа с улыбкой протянул к ней руки. Крепкие теплые объятия и ласковый поцелуй в щеку напомнили о покойном отце… Но ведь Корнелис де Шаретти был гораздо старше, его кожа вовсе не пахла розами, и он не носил темного плоеного атласа, такого приятного на ощупь! Волосы генуэзца, под беретом с фазаньим пером, также были темными и шелковистыми, но коснуться их Катерина не решилась…

Вот так все и началось. Затем последовали четыре дня необъяснимого отсутствия, четыре дня тоски и скорби… И вдруг он прислал к тетушке своего чернокожего пажа. Оказалось, ничего важного; о Катерине речи и вовсе не шло: просто генуэзец приглашал все семейство к ужину. Когда наконец настал долгожданный вечер, Пагано Дориа ни разу и не взглянул на нее! И лишь когда он провожал гостей домой в кромешной темноте, Катерина слегка подотстав, заметила, что генуэзец также замедлил шаг. И тут он воскликнул:

— Неужто ты плачешь, моя милая Катеринетта? Нет, нет! Я не могу этого вынести!

И он с жаром обнял ее за талию и осушил слезы поцелуем, а затем коснулся губ. В этот момент послышался голос тетушки, окликавшей племянницу. Пагано Дориа улыбнулся и без лишних слов вернулся к себе.

Катерина сама устроила их новую встречу наедине, а затем и еще два свидания. Конечно, всякий раз они оставались в людных местах: в парке, на берегу канала или у озера, и прятали лица под капюшонами, но Пагано все равно делал вид, будто сердится, и твердил, что должен тотчас отвести ее к тетушке, хотя, разумеется, не сделал ничего подобного. На второй раз он поцеловал Катерину и при встрече, и при расставании, а на третьем свидании преподнес подарок: маленькое колечко с карбункулом и тонкий шнурок, чтобы прятать украшение на шее, — иначе, если бы кузины заметили, то наверняка стали бы завидовать…

Кольцо прежде принадлежало его матери, которая, увы, недавно скончалась, но, конечно, была бы счастлива иметь такую дочь, как Катерина… Он предложил помочь повязать шнурок, но в ответ услышал отказ: она боялась, что он обнаружит, какая у нее на самом деле маленькая грудь…

В тот день с утра генуэзец занимался торговыми делами и сильно устал, так что влюбленные присели под деревьями в роще, недалеко от церкви святой Гудулы и оставались там почти до сумерек. Чтобы Катерина не замерзла, мессер Пагано накинул плащ ей на плечи и согревал руки в своих ладонях, а она тем временем не сводила с него глаз, любуясь позолоченными пуговицами на дублете. Ей захотелось погладить мех у него на вороте, и генуэзец дозволил ей это — лишь в обмен на такую же привилегию.

В его устах это звучало так чарующе… Одной рукой он обнял Катерину за талию, а другой нежно принялся поглаживать распущенные волосы, расправляя пряди на груди. Она сидела неподвижно, позволяя ему играть со светлыми локонами… Чуть погодя генуэзец прошептал:

— Катеринетта… Ты очаровательная женщина. Ведь ты же женщина, правда?

Потрясенная, она воззрилась на него.

— Ну, конечно!

Пагано серьезно посмотрел на нее. От волнения она улыбнулась, и внезапно выражение его лица изменилось, он со вздохом склонил голову и приник к ее ключицам.

— Я рад, очень рад, Катеринетта. Ведь Дориа… Ты понимаешь, что потомок рода Дориа не вправе выказывать свою любовь ребенку. Это опорочило бы честь нашего рода.