Троцкий остался непокорным и непримиримым, но Зиновьев и Каменев капитулировали. Они не отказались от своего мнения, но приняли волю большинства и обещали не раскалывать партию и не пытаться организовать что-то вне ее. Тем не менее их исключили, а попытки Каменева сохранить достоинство и примириться, не унижаясь, были встречены насмешками. Сталинская команда громила оппозицию под лозунгом, который сформулировал Рудзутак: какое значение имеет потеря группы интеллигентов для партии, они не заслуживают доверия ни у кого, кроме как у международной буржуазии. По словам Кагановича, они всего лишь нарушители спокойствия: после их исключения сотни тысяч членов партии и миллионы пролетариев вздохнули с облегчением. Их называли лицемерами и говорили, что им повезло, что к ним отнеслись так мягко (Ленин не стал бы «нянчиться» с ними, как мы, сказал Рыков, которого обычно считают умеренным). Если они выпали из повозки истории, кого это волнует, сказал Сталин, это означает лишь то, что нам не нужно спотыкаться о них, когда мы идем вперед[89].

Оказалось, что ссылки внутри страны было недостаточно, чтобы уничтожить влияние Троцкого. Подпольная оппозиционная организация оставалась активной, хотя благодаря разгону ее лидеров и тому, что они вынуждены были переписываться между собой, ОГПУ знало о ее деятельности столько же, сколько и сам Троцкий. Команда регулярно получала большие сводки перехваченных материалов оппозиции от ОГПУ, которое, должно быть, с интересом читало переписку этих ветеранов-подпольщиков с дореволюционным стажем, тем более что объектами слежки были люди, которых они хорошо знали[90]. ОГПУ выдвинуло Троцкому ультиматум с требованием прекратить оппозиционную деятельность, но он отказался. Сталин был за то, чтобы изгнать его из страны. Расчетливый Ленин поступал так со своими политическими оппонентами (но не со своими однопартийцами) еще в 1922 году. В команде были колебания: в решающем голосовании Куйбышев проголосовал против, как и Томский и Рыков (последний сказал, что боится убийства Троцкого контрреволюционерами). Бухарин, который раньше жестче всех нападал на Троцкого, изменил свое мнение и проголосовал против высылки, но затем, в последнюю минуту, когда Троцкий уже был под конвоем ОГПУ, перешел на сторону большинства[91].

Изгнание Троцкого оказалось не совсем простым делом: Сталин мог считать, что он предал партию, но для Европы Троцкий олицетворял угрозу коммунизма, и Германия, предполагаемое место назначения, отказалась принять его. Резервным вариантом была Турция. Троцкого перевезли через советскую границу и отправили в Стамбул 11 февраля 1929 года. Он покинул родину навсегда. Это был безжалостный способ избавиться от Троцкого, хотя и менее экстремальный, чем вариант Менжинского, предлагавшего казнить его как предателя[92]. Как спустя много лет Молотов объяснял своему почитателю, Троцкого нельзя было убивать в 1929 году, так как это могло бы испортить репутацию партии. Но, по крайней мере, он и другие оппозиционеры были изолированы. Сталин и его команда одержали победу во фракционной борьбе, которая занимала их последние пять лет. Власть принадлежала им. Вопрос — что они собирались с ней делать?[93]

ОТВЕТ Сталина на вопрос, что делать с властью, был на удивление прост: делать революцию. Этого от Сталина не ожидали. Вероятно, он и сам не ожидал от себя такого, пока победа во фракционной борьбе не придала ему смелости. Конечно, это была революция сверху, а не снизу, но народ довольно активно в ней участвовал. Задачей революции было «построение социализма» в кратчайшие сроки, что на практике означало форсированную модернизацию. Всю городскую экономику, включая торговлю, следовало национализировать и сделать плановой. Первый пятилетний план должен был дать старт ускоренной индустриализации. Крестьянское сельское хозяйство предполагалось национализировать и никого особенно не интересовало, будет ли это сделано добровольно. Предстояло дать решительный бой классовым врагам социализма, как внутри страны, так и за рубежом: им надо было раз и навсегда объяснить, что с советским режимом шутки плохи. Весь этот план Сталин назвал «Великий перелом»[94].

Сталина не волновало, что многое из этого напоминало программу Троцкого и левой оппозиции. Это были максимально возможные преобразования, о которых говорилось в ходе дебатов 1920-х годов, и теперь, когда Сталин захватил власть, он решил быть максималистом. Возможно, в это время в голове Сталина зародилась мысль, что если он проведет вторую революцию в России, на этот раз экономическую, то займет в учебниках истории место рядом с Лениным, вождем политической революции 1917 года. Он не сомневался, что для второй революции потребуется такая же жесткость и готовность применять силу, как и для первой, и, вероятно, его это радовало. Еще до того как он взялся за дело, Сталин понял, что социалистическая модернизация будет означать насилие. Главным вопросом в связи со второй (экономической) революцией в России, как он предполагал в 1926 году, будет вопрос о том, достаточно ли у Советского Союза сил и воли, чтобы победить внутренних классовых врагов. В 1928 он решил, что воля имеется[95].

Предлагая в 1921 году НЭП, Ленин подчеркивал, что этот отход от максимализма времен Гражданской войны «всерьез и надолго». Таким образом он хотел убедить коммунистов, желавших продолжать революцию, что для того, чтобы молодое государство выжило, нужны реальные изменения. При этом речь шла о тактическом отступлении, а не смене цели, и если партия останется революционной, это отступление когда-нибудь закончится. «Не завтра, но через несколько лет», — так ответил Ленин на вопрос о том, когда Россия нэповская станет социалистической[96]. Прошло шесть лет, и экономика укрепилась. Как сказал Центральному комитету Сталин в июле 1928 года, «политика перманентных уступок не есть наша политика»[97].