Натриевый фонарь освещает квадратный загон сорок на сорок футов, огороженный забором из жердей. Уолт распахивает ворота и ковыляет по неровной, истоптанной копытами земле. В загоне осталась рыжая корова с белой мордой. Слишком старая, уже не годится для отела, наутро ее должны были отправить на убой. Но не отправят. Вон она лежит возле ограды, Уолту хорошо видно ее широкую спину. Мягкая земля дымится от свежей крови. Шлепая босыми ногами по грязи, старик подходит ближе. Двести пятьдесят фунтов говядины — псу под хвост!

Уолт всегда с трудом переносил пронзительные звуки. Койоты принимаются выть, и их голоса сливаются в одну жуткую ноту, от которой, кажется, дрожит воздух. Старик спотыкается. Он припадает на одно колено возле туши и осматривает развороченную грудину и торчащие ребра, похожие на длинные клыки в окровавленной пасти. Еще совсем недавно Уолт поднимал корове хвост, засовывал внутрь затянутую в резиновую перчатку руку и шарил в теплой утробе. Снова не понесла. Когда он вытащил руку, корова, помнится, лягнула ограду с такой силой, что погнулся металл. Да уж, старая, но отнюдь не робкого десятка. И стая койотов не могла такое с ней сотворить.

Поднимаясь с коленей, Уолт опирается на огромную коровью голову, напоминающую формой кувалду. Еще теплая. И лишь сейчас старик впервые замечает, как холодно на улице. Может, именно из-за холода нацеленный в темноту пистолет дрожит в его руке. Дыхание вырывается изо рта длинными белыми полосками. Койотов больше не слышно, они замолкли, все замолкло, лишь гудит фонарь над головой.

Уолт не слышит, как кто-то шуршит высокой травой, как под тяжестью крупного тела скрипит деревянная загородка. Но зато замечает, как внезапно изменилось освещение. Поворачивается. Последнее, что видит старик, — тварь, взгромоздившаяся на столб ограды, словно горгулья. Это ее силуэт заслонил луну.

Иногда, когда Патрику скучно, он развлечения ради принимается рисовать. Рисует, скажем, руку, а потом изменяет ее — превращает во что-нибудь совсем другое. Например, в индейку или в трещины на простреленном пулей стекле. Вот и теперь на уроке английской литературы он малюет на полях тетради круг. Круг превращается в луну с темными кратерами. Луна — в лицо с безумным взглядом. Гэмбл добавляет клыки и темные загогулины, вылезающие из глаз.

Класс разделен надвое проходом между партами: три ряда справа, три — слева. Патрик прячется в дальнем правом углу. Рядом сидит девчонка. Он еще раньше ее заметил. От нее пахнет малиной. Теперь девчонка наклоняется ближе и заглядывает в его тетрадь. Патрик закрывает рисунок рукой. Но на странице больше ничего и нет, кроме этого рисунка и названия пьесы — «Отелло». Название красуется и на доске, нацарапанное круглым учительским почерком.

У учительницы, миссис О’Нил, чуть раскосые глаза, смущенная улыбка и гладкие короткие седые волосы. Сцепив руки, она расхаживает возле доски и рассказывает о предательстве и о каком-то «чудовище с зелеными глазами». Ученики старательно записывают.

Патрик пытается сосредоточиться на ее словах, но потом снова бросает взгляд на соседку и забывает про «Отелло». Коротко стриженные рыжие волосы обрамляют ее лицо как два птичьих крыла. Кончики загибаются возле ушей. Не поворачивая головы, она скашивает глаза и встречается с ним взглядом. Чуть улыбается. Улыбка не сходит с ее лица, даже когда девчонка снова смотрит на учительницу.

Миссис О’Нил распинается о фильме, который они посмотрят на следующей неделе. Режиссер и исполнитель главной роли — Кеннет Брана. Мавр в его исполнении — ликан.

— Интересная трактовка образа Отелло, да?

Чей-то мобильник принимается звонить, потом так же внезапно замолкает. Учительница улыбается, и вокруг ее глаз появляются тонкие трещинки морщинок.

— Найдите, пожалуйста, акт второй, сцену первую.

Ученики принимаются дружно шелестеть страницами, и в этот момент девчонка, скрипнув стулом, придвигается ближе к Патрику. Снова этот запах малинового шампуня. Красный запах огненно-рыжих волос. Гэмбл вдыхает поглубже, но тут же вздрагивает: ее рука ложится под партой прямо на его бедро.

Маленькая ладонь будто весит целую тонну. Патрик не двигается. Вся кровь, кажется, сейчас прилила в центр тела. Он не может поднять глаза на девчонку и не может смотреть на учительницу, поэтому просто таращится в окно, за которым пламенеет утреннее солнце.

Пальцы ее ползут вперед, легонько сжимают, пробуют — словно ищут самое уязвимое место. Рот Патрика наполняется слюной. Он громко сглатывает. Скрипя мелом по доске, миссис О’Нил пишет большими буквами: «ВОЖДЕЛЕНИЕ».

Окна. Нужно сконцентрироваться на окнах. Они полыхают оранжевым светом, словно гигантское увеличительное стекло, пропускающее солнечные лучи. Как жарко, ужасно жарко. Проворная рука расстегивает пуговицу на джинсах, тянет за молнию, хватает Патрика. Никогда в жизни он не чувствовал такого возбуждения, словно кожа на члене вот-вот лопнет. Девчонка для пробы сжимает пальцы, а потом проходится по всей длине.

Ученики что-то торопливо записывают в тетради, миссис О’Нил скрипит мелом по доске, и ее тень вороной пляшет на стене. В лучах солнца кружатся пылинки. Девчонка работает рукой все быстрее и быстрее. Смотрит прямо перед собой, двигается только ее запястье — локоть совершенно неподвижен. Патрик чувствует нарастающее напряжение, чувствует, что теряет контроль. Внутри словно вспыхнуло солнце. Какой приятный, чудесный жар. И наконец, высвобождение — его захлестывает волной.

Патрик кончает, громко кашляя в кулак. Невозможно удержаться и не издать хоть какой-нибудь звук.

Он весь сгорбился, прерывисто дышит через нос, а девчонка как ни в чем не бывало вытирает ладонь о его джинсы, берет ручку и принимается писать в тетрадке. Гэмбл минут пять не отрываясь смотрит на ее руку, на блестящие ногти, на едва заметные зеленоватые прожилки вен. Потом звенит звонок, и она, не сказав ни слова, поднимается и выходит из класса.

Патрик берет обед и отправляется в тренажерный зал. Эта комната с зеркальными стенами и прорезиненным напольным покрытием располагается возле баскетбольных площадок. У отца в гараже — скамья со штангой и несколько гантелей. Они, бывало, тренировались вместе, молча, только подбадривали друг друга, когда от усталости начинали дрожать руки. Им нравилось быть рядом. Но в последние месяцы перед отъездом времени на упражнения уже не хватало. Папа подолгу просиживал один в своей домашней лаборатории или разговаривал по телефону с Нилом — это его друг и однокашник, исследователь из Орегонского университета. Вместе они трудились над какой-то биохимической задачкой. Отец говорил Патрику, что всегда мечтал создать новый сорт пива.

Гэмбл наблюдает за своими бесчисленными отражениями в зеркальных стенах школьного тренажерного зала и представляет, что одно из них, вон то, дальнее — его отец. Патрик подтягивается, отжимается на брусьях, отжимается стоя, качает пресс, руки, поднимает гантели, а в перерывах между упражнениями жует яблоко. Так пролетает почти вся получасовая перемена.