Патрик не спрашивал ни у кого разрешения войти сюда. Пока его не прогнали, но теперь он почувствовал, что в зале появился кто-то еще. Гэмбл как раз поднимал штангу, лежа на скамье, и вдруг услышал чьи-то шаги, краем глаза заметил в зеркале отражение. Сейчас, наверное, ему прочитают нотацию. «Здесь нельзя заниматься без преподавателя, — скажет учитель, уперев руки в бока. Или: — Ты никогда ни с кем не подружишься, если будешь вот так торчать тут в одиночестве».

Патрик отодвигает штангу и садится. Но перед ним не учитель, а парнишка. Высокий и пухлый, с круглым гладким лицом. Непонятно, сколько ему лет: пятнадцать или все девятнадцать. На голове — ежик каштановых волос. Белая футболка заткнута в брюки цвета хаки, ботинки солдатские, на тыльной стороне ладони — татуировка в виде пули.

Он таращится на Гэмбла большими серыми с поволокой глазами. И молчит. Тренируясь, Патрик думал о той девчонке: что заставило ее придвинуться? Ничего подобного с ним раньше не приключалось. А может, ничего и не было? Может, ему все лишь померещилось? Что он скажет ей, когда увидит? А теперь все его сумбурные, но приятные размышления прервал этот скинхед с вытаращенными глазами.

Чего от него ждать? Полезет в драку? Вряд ли. Для драки нужны зрители. Она подпитывается энергией толпы. А они здесь одни, если, конечно, не считать бесчисленные отражения в зеркалах. Ну так что же? Патрику надоело меряться взглядами, он встает и надевает на штангу дополнительные диски, еще двадцать фунтов. И, не выдержав, спрашивает скинхеда:

— Слушай, парень, что-то не так? Какие-то проблемы?

— Нет, что ты, Патрик, все так. Абсолютно никаких проблем. — Голос у парнишки на удивление ясный и четкий. Как у диктора на радио. Взрослый голос.

— В чем тогда дело?

Выясняется, что парня зовут Макс. Он хочет, чтобы Патрик познакомился с его друзьями. Сказав это, Макс засовывает руки в карманы, словно пряча оружие. Это похоже на предложение перемирия.

— Позволь поинтересоваться, — говорит он, — что ты делаешь в эту пятницу?

Ничего. В эту пятницу Патрику ровным счетом нечем заняться, но он не хочет об этом рассказывать. Кто знает, что на самом деле стоит за этим приглашением: может, оно искреннее, а может, и ловушка. Вдруг Патрик придет, а его там поджидает целая толпа парней с бейсбольными битами и стальными трубами в руках.

— В пятницу, — повторяет он.

Вообще-то, на ближайшую пятницу приходится священный день полнолуния, поэтому школьные занятия отменяются. Это обычай, настолько древний, что никто уже и не помнит, когда он появился. В такие дни никто не работает, никто никуда не ходит без крайней нужды. Об этом Патрик и говорит Максу.

— Но ты-то не ликан, — отвечает тот, — что тебя смущает?

— Ничего меня не смущает.

— Ну так приходи ко мне в гости.

Болтать с девчонками у Патрика никогда толком не получалось. Иногда в торговом центре, боулинге или кафе ему удается придумать неуклюжую фразу и завязать разговор: «Я тебя вроде бы уже где-то встречал, да?» Или: «Если они еще раз заведут эту песню, я себе уши оторву». И девчонки обращают на него внимание, но потом Патрик только улыбается и кивает, уставившись в пол. Так что обычно он даже не пытается знакомиться.

Но рыжая девчонка облегчает ему задачу, неожиданно вынырнув из потока учеников и чуть толкнув его плечом.

— Ты сегодня расслышал хоть что-нибудь из объяснений миссис О’Нил?

Сперва Патрик даже теряет дар речи. Единственное, о чем он думает в тот момент, — рука, теплая, сжимающая его член рука.

— Почти ничего, — наконец выдавливает он.

— Так я и думала.

Он пытается сдержать смущенную улыбку, придумать хоть какой-нибудь ответ, но вместо этого только сверлит ее глазами: желтая футболка с треугольным вырезом, темные джинсы с донельзя заниженной талией.

— А ты хоть саму-то пьесу читал?

— Нет. — Патрик закрывает глаза, это помогает. — Хотел прочитать, но так и не смог сосредоточиться.

— Из-за того, что с тобой случилось в самолете. — Это не вопрос, а скорее утверждение.

— Ага.

Вот сейчас она сочувственно кивнет, дотронется до его плеча и засыплет вопросами: каково это — прятаться под трупом и слушать крики умирающих людей? Но нет. Ничего подобного девчонка не делает. Хороший знак.

— Так ты меня знаешь? — спрашивает Гэмбл.

— Тебя все знают, даже если притворяются, что не знают.

Вокруг стучат двери шкафчиков. Звенят голоса. Почти все размахивают мобильниками. В потоке народа их прибивает друг к другу. Патрик уже не знает, куда идет, просто шагает, и все.

Девчонка что-то говорит, но слов не разобрать.

— Что, прости?

Она наклоняется так близко, что он чувствует ее дыхание на своем ухе:

— Ты зна-ме-ни-тость.

Патрик чуть было не выпаливает: «Не очень-то это весело», но ему не хочется показаться нюней. И вместо этого он говорит:

— Ты меня знаешь, а я тебя нет.

Она называет свое имя и протягивает для рукопожатия ладонь. Ту самую ладонь.

— Малери? — переспрашивает несколько удивленный Патрик.

— Да, Малери.

— Значит, Малери.

— Ага.

Он еще трижды нараспев повторяет ее имя.

— Что-то не так?

— Да нет. Просто я раньше не встречал никого с таким именем. Малери. Надо же.

Они болтают еще с минуту. Патрик не очень хорошо понимает о чем. Наверное, о школе. Возможно, о городе. Губы двигаются, и слова сами вылетают наружу. Звенит звонок.

Патрик никогда не любил прощаться. Когда по телефону кто-то говорит: «Ну ладно, я думаю, пора…», он всегда поспешно задает какой-нибудь вопрос, чтобы только разговор не кончался. И, помахав кому-то рукой, он всегда оборачивается, пройдя несколько шагов. Гэмбла удивляет: как это другие с такой легкостью спешат прочь с равнодушными лицами, мгновенно переключаются на следующую встречу.

С этой девчонкой все иначе. Патрик отходит на несколько шагов и поворачивается, чтобы взглянуть на нее, именно на нее — не на ее задницу. Ему нравится смотреть на Малери. И девчонка тут же, словно почувствовав его взгляд, замедляет шаг и тоже оборачивается. Улыбается, но потом опускает глаза, как будто он поймал ее на чем-то запретном.

— У меня французское имя! — кричит она Патрику. — Оно означает «невезение»!

Клэр почувствовала себя очень умной, когда догадалась про созвездия. А вот теперь, две недели спустя, кажется себе невероятно глупой. Она ведь так и не поняла, что хотел сказать папа. В письме точно зашифровано не направление, не карта: ведь, если пойти вслед за небесными фигурами, придется постоянно поворачивать и ходить по кругу. Девушка скороговоркой произносит: «Индеец, Щит, Индеец» — может, тайна зашифрована в звуках? Подносит листок к глазам и медленно отодвигает — вдруг проявится какая-то картинка? Вспоминает мифы, связанные с каждым созвездием, анализирует их снова и снова, будто на уроке литературы. Свои предположения она записывает в тетрадку — ту самую, с футбольным мячом на обложке. В конце концов у Клэр начинают ныть пальцы, так сильно девушка сжимает ручку.