В раскаленной атмосфере революции, как в знойной пустыне, многие видели перед собой мираж и в стремлении добраться до него навлекли несчастье — и не только на самих себя. То, что Главный комитет Союза офицеров собирался бежать за миражом, было крайне опасно, потому что комитет говорил от имени всего офицерского штата, называя себя «представителем офицерского корпуса». Претендуя на то, что его политическое кредо является культом всех офицеров, комитет накладывал печать на всю организацию. Это была слишком рискованная игра — все равно что шутить с огнем у порога порохового склада. Надо принять во внимание, что Главный комитет Союза находился в штабе и опирался в своей работе на сотрудничество с официальными лицами из ставок фронтов и в разных армиях; назначал собственных конфиденциальных представителей; хранил черный список офицеров, политические взгляды которых расходились со взглядами Союза; учреждал собственные следственные комиссии; выражал свое одобрение или неодобрение и т. д. Если бы мы принимали эти факты в расчет, то, с одной стороны, было бы очевидно, почему действия Главного комитета Союза носили «в высшей степени официальный» характер. С другой стороны, было бы понятно, почему ответственность за действия даже не всего Союза, а только его Главного комитета, ложилась на всех русских офицеров вместе и на каждого в отдельности.

Я приведу пример натянутых отношений между военными властями и Главным комитетом, которые преобладали прошлым летом и потребовали вмешательства военного министра. Тогда Савинков телеграфировал Корнилову следующее: «Ваши указания, обязывающие штаб обеспечить Главный комитет Союза списками офицеров-большевиков, могут привести к весьма нежелательным недоразумениям, потому что эти приказы приведут к определенному контролю Главного комитета над партийными организациями и деятельностью офицеров, а этот контроль конечно же не является функцией Главного комитета; право такого контроля может принадлежать только комиссарам и компетентным трибуналам. В свете вышеприведенных соображений я полагаю желательным отменить ваши указания». И опять же штаб пускал в обращение определенные воинственные резолюции комитета, и это понималось как официальное одобрение курса, проводимого комитетом; этот курс послужил нарастанию напряженности и без того существовавшей в отношениях между офицерами армии и рядовым составом.

Я считал это положение совершенно ненормальным, недопустимым и чреватым серьезными последствиями. Приведу пример, показывающий, какую тревогу подняла деятельность Союза среди морских офицеров, которые болезненно реагировали на малейшие колебания политической температуры. «В свете сильной агитации на обоих флотах против офицеров, вызванной деятельностью Союза, я прошу вас довести до сведения флота, что имеется информация о том, что офицеры Балтийского флота никогда не имели представителей в Главном комитете Союза в Ставке и что Черноморский флот отозвал своих представителей». Вот что телеграфировал мне начальник штаба главнокомандующего военно-морским флотом в начале августа.

Между тем, принимая во внимание, что основополагающая идея Союза — здоровая и полезная, я и мои соратники, особенно генерал Барановский, пожелали прояснить общее положение путем обмена мнениями и указать на возможные негативные результаты такого курса. Таким образом, мы пытались удержать Главный комитет от тенденций, которые были психологически понятными, однако опасными для офицерского состава в целом и, что еще более важно, роковыми для всей армии. Я помню, что дал указания, чтобы полковник Пронин, представитель Главного комитета, был приглашен ко мне лично для обсуждения этого вопроса, но, к сожалению, по некоторым причинам эта беседа так и не состоялась.

В конце июля начала поступать информация об участии влиятельной секции Главного комитета (особенно штабных офицеров) в организации заговора, и вопрос о конечной судьбе комитета сделался еще более острым. Возникла настоятельная необходимость найти какой-нибудь выход, пока не стало слишком поздно. К несчастью, лидеры комитета, и среди них бывший член 4-й императорской Думы, полковник Новосильцев (конституционный демократ), настаивал на этой опасной игре. После Московского совещания я принял решение заставить Главный комитет покинуть Ставку… Кошмар, который мы переживаем сегодня, полностью подтвердил наши опасения, показал нам, как жестоко весь корпус офицеров страдает из-за действий отдельной и малозначительной группы фантазеров и неразумных игроков. И все же, как я говорил в моем манифесте от 22 августа, «цвет армии — штат ее офицеров — прошел через великую бескровную революцию в братском союзе с солдатами, укрепляя работу тех, кто сбросил с себя позорные узы рабства. Офицеры показали, что они — плоть от плоти народа. Первые радостные дни миновали; тяжелой задачей оказалось удержать каждого человека на его посту и не дать ему опустить руки, чтобы враг не смог отобрать у него только что обретенную свободу. Офицеры оставались на своих постах, лучшая часть их, несмотря на все клеветнические слухи, поскольку они верили в здравый смысл народа, проявлявшего высочайший героизм; в некоторых объединениях клевета затрагивала почти всех офицеров. Офицерский корпус отдавал кровь на полях сражений и доказал свою веру в отечество и в революцию… История будет чтить своих героев».]

Шабловский. Какова, в частности, была информация относительно распространения заговора, об отдельных людях или, возможно, организаторах, которые могли быть в нем замешаны? Может, была просто общая информация, что кто-то вынашивал план?

Керенский. Была не только простая информация о том, что что-то вынашивается, были конкретные данные. Вы знаете, какова наша позиция сейчас. Без специальных средств расследования мы подобны слепым щенкам. Нас могут дурачить со всех сторон, а мы ничего не замечаем.

Вообще-то говоря, были собраны груды информации, и даже перед Московским совещанием я ожидал, что некое развитие событий неизбежно. Эта информация поступила в конце июля и в самом начале августа.

Шабловский. Это был военный заговор?

Керенский. Ситуация такова, что люди, о которых мы получили информацию, все находились в армии, но у них были отношения с некоторыми гражданскими элементами; у них были щедрые источники. Появилась целая серия газет — некоторые из них процветают и сейчас, — которые принялись нападать на Временное правительство и лично на меня. Все они были органами сторонников «сильной власти» — «Живое слово», «Народная газета», «Новая Русь», «Вечернее время» и другие. Естественно, я не могу в настоящий момент предоставить доказательства, которые могли бы удовлетворить цели расследования, но для меня весь план ясен.

Шабловский. Создание подходящего общественного мнения в определенных кругах посредством пропаганды в прессе?

Керенский. Да.

Шабловский. Но были ли еще какие-нибудь указания, например, какая преследовалась немедленная цель?

Керенский. Захватить власть и арестовать временное правительство. Г'ото вилась типичная контрреволюция', не массовое движение, но государственный переворот.

Шабловский. А на кого «они» могли полагаться?

Керенский. У «них» были связи со Ставкой. В то время ничто определенно не указывало на Корнилова, но были какие-то разговоры о роли, которую