товарищ Лозгачев. Начальник отдела, в управлении Госбезопасности, занятого охраной первых лиц государства.

Беседа началась с того, что меня поставили в известность: я теперь — Роман Олегович Борисов. Вот, для начала, часть твоих документов, распишись. Ксива, с НКВД на корочке,( я младший лейтенант, ого!) водительское удостоверение с фото, автомобильная книжка машины Кадиллак, зарегистрированной в Москве. Остальные, обещал выдать позже.

— Секретным решением Наркома, утвержденным руководством страны, — сообщил Лозгачев — к охране товарища Калинина привлечены «м»- одаренные.

Дальше он поведал, что меня ждет подготовка на полигоне отдельного батальона охраны. И, что в мои прямые обязанности входит, находится во время дежурства не далее трех метров от охраняемого лица. Способ и форма моего применения, окончательно определится немного позже. С чем я и был выпровожен в объятия Чашникова.

Тот разъяснил мне скрытый смысл начальственных речей. Что и как делать, будем думать, и отрабатывать на полигоне. Дело то новое. Таких как ты, в охране еще не было.

После этого мы пару недель носились по полигону, отрабатывая самые разные варианты нападения на товарища Калинина. Результаты этих занятий несколько раз инспектировал товарищ Лозгачев, выразив в итоге, сдержанное удовлетворение.

Если отбросить детали, то суть моих действий проста. В случае нападения, я должен утащить охраняемого в безопасное место. В процессе отработки, роль товарища Калинина выполнял боец Цветков, один из трех штатных лекарей отдельного батальона охраны. То есть, я убегал с ним на плечах, а Чашников, и куча примкнувшего народу, лупили по мне из револьверов, винтовок, пулеметов, и с применением легкой артиллерии.

Заодно выяснилось, что я то, могу стрелять без проблем при любых обстоятельствах.

Жаркая дискуссия возникла при мысли об отравляющих веществах. В смысле, нужен мне противогаз, или нет. Отказались, слава богу.

Попутно мне объяснили, что охрана вообще, и личная в частности, имеет кучу специфики, которой долго учатся, и в теории и на практике. Поэтому поначалу главное — не путайся под ногами у охраняемого, и старайся быть максимально незаметным.

Впрочем, несмотря на приземленность, и подчеркнутую утилитарность моей подготовки, было очевидно, что все не так уж просто.

Спустя две недели меня снова вызвали к Лозгачову, в Кремль. Там товарищ начальник, скрывая недовольство и раздражение пояснил, что круг моих обязанностей расширен. И я, официально, буду числиться секретарем — референтом товарища Калинина. Перейдя, таким образом, в оперативое подчинение к товарищу Поскребышеву.

— Но ты, товарищ Борисов, прежде всего -сотрудник первого отдела ГосБезопасности, не забывай об этом. — завершил свою речь Лозгачев, и отправил меня на второй этаж, в приемную товарища Калинина.

А я, как то и не удивился. Придворные интриги, в борьбе за влияние на первое лицо, вещь древняя, независимо от того, как это первое лицо называется. Хоть Князь, хоть Царь, хоть Президент, или вот, Первый Секретарь ВКП(б).

Еще стало понятно, что я, похоже, ценный ресурс, из-за которого поцапались придворные.

Представившись товарищу Поскребышеву, я понял, что он серьезный дядя. Эдакий Будда на минималках. Уже не мальчик, но еще не тот великий и всеблагий. Будда в процессе становления, так скажем. Но, безэмоцианальности и непроницаемости внешнего вида, достиг уже изрядных.

Тихим и бесцветным голосом, Александр Николаевич поведал мне, что иметь под рукой специалиста с дипломом Гарварда, и его не использовать — бесхозяйственность и головотяпство. Поэтому я, вдобавок ко всему, теперь присутствую в качестве референта на всех расширенных совещаниях. А еще, при беседах первого лица с теми посетителями, на которых мне укажет присутствовать товарищ Поскребышев.

С учетом того, что зачастую весь день охрана скучает в дежурке, я даже не особо расстроился. А уж пассаж про бесхозяйственность, меня и вовсе не удивил.

Хотя бы потому, что за день до этого, меня пригласили в гараж, и предъявили отремонтированный Кадиллак. Все было отрихтовано и покрашено отлично. Но мне, между делом, подсунули счет на триста рублей за ремонт. Пояснив, что это будет вычитаться из моей зарплаты.

Слегка окуев от таких раскладов, я отправился на встречу с Лозгачевым на своей машине. Компанию мне составил Чашников, взявшийся показать дорогу, и вообще меня опекавший. На мое бурчание, что вот, без моего ведома отремонтировали, а теперь на деньги выставили, он заявил, что государство рабочих и крестьян — не дойная корова. Вот, к примеру ему, бывшему эмигранту, потомственному дворянину, совершенно не впадлу оплачивать свои расходы.

Услышав и оценив мое ошизение, от сообщения, что бывший белоэмигрант работает не только в системе НКВД, но и в охране Первого Лица, он рассказал поразительное.

Лет десят назад, когда Калинина избрали Первым Секретарем, в Советской России потихоньку запустили политику национального примирения. В отличие от амнистии двадцать первого года, предназначенной скорее для внутреннего потребления, теперь белой эмиграции, по самым разным каналам, предложили возвращаться на Родину.

Молодое государство остро нуждалось в управленцах, и грамотных людях на должностях нижнего и среднего уровня, пока не вырастет смена советских спецов. И руководство страны сочло возможным не запачканных террором людей использовать.

И, потихоньку — полегоньку, с барышень, уставших на панелях Стамбула и Парижа, с казаков, увезенных в общем-то силой, и мыкавшихся на Балканах, поток эмигрантов потянулся домой.

Как ни странно, проект оказался дельным. Даже не вспоминая об инженере Зворыкине и Сикорском, что более чем успешно трудятся на благо страны, и творческой элите, типа Рахманинова и Шаляпина, реэмигранты вполне прижились.

Они встроились в жизнь Советской Страны настолько, что почувствовали даже некую силу за собой. По крайней мере, объединились в какой-то наспех слепленный союз бывших эмигрантов, в котором все громче начали обсуждать реституцию.

Посмеиваясь, Чашников рассказал, что как только часть этих разговоров мелькнула в одной из московских газет, немедленно была организована встреча руководства ВКП(б), то есть Калинина, и верхушки реэмигрантов.

Во время этой встречи, что состоялась в зале клуба завода «Каучук», бывшие дворяне и прочие царские чиновники выступили перед руководством страны. Каждый выступающий, начинал с того, что гордится принадлежностью к советскому народу, и возможностью работать на благо советской страны. Но… дальше, в той или иной, завуалированной, а иногда и вполне себе открытой форме, звучал вопрос не о реституции, нет. Но, может быть о компенсации?

Сам Виктор Петрович Чашников, сын царского генерала- чиновника, вернувшись из Харбина за два года до этого, попал на эту встречу вместо заболевшего отца.

— Я поступил в Угрозыск, Боб. Работал в Сокольниках, и вовсе даже ничего такого не думал. Просто отец очень просил, ну я и пришел.

Михаил Иванович Калинин, за час выступлений не