Когда он отходит к другому кружку придворных, мы с мужем наскоро переговариваемся.

— Генри, какой ужас, — бормочу я, — но если мы будем терпеливы, то все, может, образуется. В конце концов, принц еще мал, и много еще воды утечет, прежде чем он сможет жениться.

Милорд кивает, сжимая мою руку.

— К тому же, дорогая, мы знаем, что королевские помолвки часто расстраиваются.

— Я стану молиться об этом, — решительно говорю я.

Ночью, лежа в постели в наших придворных покоях, я не сплю, а размышляю о сложившемся положении. Мой мозг бурлит, я протягиваю руку поверх одеяла и нащупываю ладонь Генри.

— Ты не спишь, муженек? — шепотом спрашиваю я, стискивая ее.

— Спи, Фрэнсис, — стонет он, пробуждаясь от глубокой дремы, которая неизменно следует за удовлетворением похоти.

— Нет, я не могу уснуть. Мне не дает покоя этот договор. Но я надеюсь, что даже сейчас нашу дочь можно сделать королевой.

— Давай оставим это до утра, — бормочет он.

— Нет, Генри, послушай. Если принц женится на шотландской королеве, что будет с нашей Джейн? За кого ей тогда выходить замуж? Партии, равной этой, не отыскать.

Генри поворачивается лицом ко мне и притягивает меня к себе в объятья. Я уютно прижимаюсь щекой к его волосатой груди.

— Не волнуйся, милая, — мурлычет он, — все будет хорошо, я уверен. Вот увидишь.

Его глупая самоуспокоенность злит меня, и я сажусь, дабы лучше объяснить ему свою точку зрения.

— Генри, мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы расстроить соглашения с шотландцами, — говорю я ему. — Ты будешь меня слушать или нет?

Вздохнув, он откидывается на подушку:

— Ладно, Фрэнсис. Я слушаю.

— Вам, милорд, следует остаться при дворе. Ваш голос должен вносить раскол в ряды тех, к чьим советам прислушивается король. Вы просто обязаны убедить моего августейшего дядю, что шотландцы — вероломные предатели, которые и не собираются отдавать свою королеву за его сына, а вместе с ней и свою независимость, и что дорога к алтарю будет почти наверняка полита кровью. Конечно, его величество может не прислушаться, но попытаться стоит. Все стоит испытать.

— Я сомневаюсь, что король меня послушает, — говорит он. — И я собирался в Брэдгейт на охотничий сезон. Все уладится само собой.

— Ты бы лучше остался здесь и помог всему уладиться, — твердо говорю я. — Конечно, тебе понадобилось уезжать на охоту, когда так много стоит на карте. Иногда я просто тебя не понимаю. Я не могу давать советы королю: я женщина. А ты можешь. А я со своей стороны подумаю об образовании Джейн. У нее хорошая голова, и ей пойдет на пользу такой режим занятий, как у леди Елизаветы. И поскольку король дает хорошее образование своим дочерям, он, конечно, захочет, чтобы невеста его сына была образованна не хуже. Я привезу Джейн в Лондон и представлю ее его величеству. Мы должны обеспечить ей все преимущества.

— Это не будет для нее преимуществом, если шотландская партия расстроится, — замечает Генри. — Мужчины в большинстве своем не хотят жениться на умных.

— Ерунда! И наша партия не расстроится! — резко возражаю я. — Твой долг об этом позаботиться. А я исполню свой долг. Раз ты беспокоишься, как бы Джейн не стала казаться слишком умной, я продолжу прививать ей женские добродетели, то есть скромность и послушание. Все упрямство — а я знаю, что оно в ней сидит, — будет из нее выбито. Я сделаю ее в первую очередь покорной и смиренной пред волей ее будущего мужа. Тогда она будет готова принять не только великое будущее, которое, без сомнения, ее ожидает, но и любое другое, что Господь пошлет ей, если ты не исполнишь своего долга.

— Фрэнсис, ради бога, умерь свой пыл, — ворчит Генри.

— Я делаю это для всех нас, — говорю я. — Разве ты не хочешь подняться выше благодаря этому браку? Ты ведь не меньше моего хочешь, чтобы наша дочь стала королевой. Я полагаюсь на тебя, Генри. Бог помогает тем, кто помогает себе сам, и с Его помощью мы обязательно это исполним, я тебе обещаю.

Вестминстер, август 1543 года.

Мои родители прислали за нами, велев всем вместе с прислугой переезжать в Лондон, чтобы поселиться в Дорсет-хаусе, нашей городской усадьбе у Вестминстера. Дом с внутренним двором построен не меньше ста лет назад, но милорд и миледи недавно и задорого его обновили. Теперь там уютные комнаты с обшитыми льном стенами, богатыми гардинами и полированной дубовой мебелью и наш семейный герб в оконных стеклах. Вокруг дома разбиты сады, но они маленькие, если сравнивать их с садами в Брэдгейте, в окружении чудесных обширных парков и отвесных скал.

Миссис Эллен не слишком здесь нравится.

— Тут нездоровый для вас, детей, воздух, не то что в Лестершире, — ворчит она. — А Лондон такой грязный, шумный, многолюдный. А Вестминстер? Подумать только, сколько болезней кишит в этих темных узких улочках. А дома — некоторые просто лачуги! Нет, это не место для детей, да и вообще плохое место.

Мне так не кажется. Мне нравится Лондон. Здесь так много можно увидеть и услышать, столько всего происходит, столько новых впечатлений. В кои-то веки я разделяю мнение матушки, а не няни, ибо миледи настояла, чтобы нас каждый день подолгу водили гулять и мы могли бы посмотреть город.

После Брэдгейта Лондон кажется мне огромным, но увлекательным. Я зачарованно разглядываю его жителей — богатых купцов и их жен, подражающих аристократам, в бархате и мехах с золотыми цепями; пухлых священников в черных и белых рясах с распятьями, отделанными драгоценными камнями, всегда готовых одарить благословением хорошо одетого ребенка; крикливых уличных торговцев, в грубых домотканых и шерстяных одеждах, сующих мне пирожок, пока миссис Эллен выбирает товар; нищих, лежащих на улицах, оголяющих свои язвы и обрубки, клянчащих подаяние и с благодарностью принимающих от меня пенни. Я уже сбилась со счета, сколько церквей я увидела, в скольких лавках я побывала, сколько мне показали свертков прекрасной материи, сколько всяческих безделушек и сколько улиц мне пришлось прошагать. Я глазела на величественный дворец короля в окрестностях Уайтхолла, развалины старого замка в Вестминстере, сгоревшего много лет назад, прекрасное аббатство, носящее имя святого Петра, где коронуют всех английских монархов, и собор Святого Павла, самое большое здание из всех, что мне когда-либо доводилось видеть. Я никогда не наблюдала столько чудес в одном месте.

Но сегодня особенный день. Батюшка ведет нас в типографию, которую основал мастер Уильям Какстон примерно семьдесят лет назад. Милорд объясняет нам, что раньше она находилась возле Вестминстерского аббатства, но после смерти господина Какстона его печатный станок унаследовал Винкин де Ворд, который перевез его в дом под знаком Солнца у церкви Святой Бригитты на Флит-стрит.

Я с нетерпением ждала этой поездки, ибо уже научилась читать и писать и познала наслаждение, сокрытое на страницах хорошей книги. Я наизусть выучила истории из Книги часов, которую мне подарили на четвертый день рождения. Я вообще читаю все, что подвернется под руку: жития святых, исторические хроники, рыцарские романы, вроде тех, что о короле Артуре, или путешествия сэра Джона Мандевилля. Я поглощаю книги, как обжора — еду.