— Но именно на это мы оба и рассчитываем, не правда ли? — шепчу я, улыбаясь. — Будем надеяться, что Бог на нашей стороне.

Генри теперь редко появляется дома. Он постоянно находится при короле, не только ища продвижения и милостей, подобно любому другому придворному хищнику, но также в надежде разузнать какие-нибудь новости о «свадебном деле», как это у нас зовется. Что до меня, я провожу время с королевой, оставив дом и детей на попечении миссис Эллен. Боюсь, что она всех распустит, лишний раз не выпорет и не отругает, как требуется. Миссис Эллен — добрая и опытная няня, но она удручающе мягка.

К моему сожалению, мне не удается забеременеть. В тех редких случаях, когда мы с Генри оказываемся в постели, мы наслаждаемся совокуплением, ибо всегда возбуждали друг в друге страсть, но похоже, что Господь не внемлет нашим молитвам о сыне, иметь которого милорд жаждет больше всего. У других мужчин есть сыновья, говорит он, почему у меня нет? Если я не рожу ему сына, его титул перейдет к Джейн, точнее, к ее будущему мужу. А если наши планы осуществятся, титул поглотит корона, что сулит славному имени Дорсетов забвение. Для Генри эта мысль невыносима. Он хочет, чтобы его династия продолжалась, так что мы не должны отчаиваться. Я утешаюсь тем, что мне всего двадцать шесть лет, а женщины, как известно, способны к деторождению чуть ли не до пятидесяти. Мы не должны оставлять наших молитв — как и наших более приземленных занятий!

С севера поступают катастрофические новости. Армия лорда Хартфорда выступила на север как раз перед Рождеством, дабы, как говорят, «посвататься» к королеве шотландцев. Король приказал опустошить южные области Шотландии, грабить, жечь и убивать, не щадя ни мужчин, ни женщин, ни детей. Хартфорд ревностно следует букве его приказа. Лейт, Эдинбург, Мелроуз, Джедбург — все было разрушено и пожжено на пути наших солдат, идущих через границы к Берику, оставляя за собой след ужасающего разорения.

Столкнувшись лицом к лицу с подобными зверствами, шотландцы только окрепли в своей решимости и заключили союз с Францией, давним врагом Англии. Французы с готовностью согласились предоставить убежище малолетней королеве, которая по матери является француженкой, и ее тайком, под покровом ночи, переправили по морю, к неописуемой ярости моего дяди. Еще менее приятной для него стала весть о том, что шотландцы согласились, чтобы она воспитывалась при французском дворе как будущая невеста юного дофина, а это, к счастью, окончательно расстроило планы его величества женить на ней принца Эдуарда.

Свою радость мы можем выражать только наедине.

— Теперь для нашей Джейн путь свободен, — заявляет Генри, поднимая бокал за будущее. — Но мы должны подождать удобного момента. Хотя мне кажется, что долго ждать не придется. Его величество так оскорблен вероломством шотландцев и французов, что вполне может прийти к мысли об английской невесте для сына.

— Невесте, — подхватываю я, повторяя не единожды сказанное, — в жилах которой течет кровь Тюдоров, кузину самого наследника престола.

Милорд оборачивается ко мне и произносит:

— Я думаю, пора заняться образованием Джейн.

— Я целиком согласна. И королева любезно предложила помочь подыскать ей хорошего учителя. Разумно было бы последовать ее совету. Она проявляет большой интерес к Джейн, и ты знаешь, как усердно она печется об образовании принца и леди Елизаветы.

Признаться, я испытала большое облегчение, когда королева предложила помощь в этом деле, поскольку, хотя читаю и пишу без ошибок, совсем не увлекаюсь книжными науками и мало понимаю в хитросплетениях академических дисциплин. Я получила традиционное образование, меня обучали танцам, верховой езде, музыке, вышиванию и ведению домашнего хозяйства, как и всех девочек благородного происхождения, до того, как возникла эта новая мода учить их тем же предметам, что и мальчиков. И я этому рада — другого мне не нужно. Меня всегда занимали только охота — обычная и ястребиная, — вкусная еда и вино, любовь, наряды и светское общество при дворе.

Что же до королевы, то она как раз имеет репутацию ученой дамы. Она интересуется как новыми веяниями, так и трудами древних греков и римлян, ее хлебом не корми — дай порассуждать на богословские темы. Часто я застаю ее увлеченной дружеской дискуссией о том или ином догмате с архиепископом Кранмером и даже с королем, когда тот в настроении. Ходят слухи — не более того, — что королева, как и Кранмер, втайне исповедует протестантизм. Если это правда, то она очень тщательно это скрывает, ибо мой дядюшка в таких вещах стал консервативен, как никогда. Но она не глупа. Я заметила, что она не упускает возможности осудить Папу, что, как ей известно, доставляет удовольствие королю, и всегда уступает, если дело пахнет спором.

Оттого он восхищается ее добродетелью и ученостью. Кроме того, она пользуется популярностью в народе. Тем не менее католическая клика при дворе кинула бы ее на съедение волкам, выдался бы только случай, ибо они боятся, что она симпатизирует реформаторам и, следовательно, может повлиять на короля, а это могло бы привести к еще более крутым религиозным переменам.

Я со своей стороны желаю ей всех благ, поскольку тоже втайне разделяю эти опасные взгляды. Я бы, конечно, никогда не стала с ней откровенничать. Это было бы слишком большим риском для нас обеих. Генри в курсе моих убеждений, ибо мы с ним думаем одинаково, но мы редко говорим об этих вещах, даже в уединении нашей спальни. Стены, знаете ли, имеют уши. А еретиков сжигают на кострах.

Хэмптон-корт, 1543 год

Мои падчерицы теперь живут со мной.

— Конечно, пусть они будут с вами при дворе, — сказал Генрих, когда я стала умолять его разрешить мне вызвать принцесс к нам. — Приглашайте их, когда захотите.

Все одобряют мое решение принять их под свое крыло; но мне это вовсе не в тягость, ибо я их обеих люблю. Леди Мария всего четырьмя годами моложе меня и, несмотря на расхождения по вопросам религии — она упрямо держится старой веры и, очень вероятно, догадывается о моих истинных убеждениях, — мы с ней крепко подружились.

Бедняжка Мария! Ей двадцать семь лет, и она никак не хочет смириться со своим девством, и все же она уже выглядит старше своих лет. Она маленького роста и страшно худая, рыжеволосая, как все Тюдоры, у нее пронзительный взгляд, курносый нос и тонкие поджатые губы. В детстве она была премилой крошкой, любимицей родителей, — я помню, как моя мать, служившая когда-то фрейлиной при королеве Екатерине Арагонской, рассказывала, что они с королем души не чаяли в Марии. Но когда ее отец увлекся Анной Болейн, бедная Екатерина впала в немилость, а вместе с ней и Мария, и теперь от ее детской миловидности ничего не осталось — она увяла под гнетом скорбей и несправедливостей, что обрушились на нее в возрасте одиннадцати лет. Разлука с матерью, жестокое обращение отца, угрозы и мстительность Анны Болейн — все это сделало ее ожесточенной и подозрительной.

Также она мне призналась, что ее совесть навеки будет омрачена деянием, совершенным ею после женитьбы короля на Джейн Сеймур, когда она наконец-то почувствовала себя в безопасности.