если родитель не умеет писать, если он ещё не дозрел до этого?

– Не обижайся, но передо мною и стоит результат такой вот писанины!

– Хочешь сказать, бабуля совсем-совсем не доросла?

– Нет, конечно! Разве станет адекватный взрослый вредить и уничтожать своё потомство? Только недоразвитый! Но если ты ему об этом скажешь, он плюнет тебе в лицо!

– В точности как бабуля! А зачем он это делает?

– А вот мы и к сути подходим. Он это делает, потому что пытается залатать свою дыру в нагрудном кармане! За счёт детей! Или любимых, как я, например.

– Но остальные не виноваты, что у кого-то, видите ли, рубашка порвана!

– Нет. Не виноваты. Теперь скажи это самой себе!

– В смысле?

– Ушастик, зеленоглазые не виноваты, что твоя мама убила себя.

– Как так?! – ахнула Юля. – У тебя жены, у меня зеленоглазые?! Ты серьезно?!

– Так и есть.

– Но что же делать? Неужели нельзя переписать «писанину»?!

– Нет, к сожалению, жизнь ведь не черновик! Но можно ошибки исправить.

– Как?

– Я тебе говорил про нагрудный карман. Залатать самому. Тогда станешь полноценным и счастливым, и не будешь ждать от других, чтобы они твои раны зализывали. Это эгоистично. Тем более, если дело касается детей. Забирать у них жизнь, потому что своя не удалась – омерзительно!

– Неужели сразу нельзя было сказать прямо?! А не придумывать про дырявый нагрудный карман!

– Но согласись, красивое сравнение!

– Красивое. Только вот истинный адресат-то умер.

– Как и мой, – невесело произнес Леша.

– Как быть?

Леша помешкал с ответом и продолжил:

– Юлианна, я хочу предложить тебе кое-что сделать…

– Что же? – любопытно спросила Юля.

– Тебе нужно пожалеть ее, ушастик.

– Кого? – нахмурилась Юля.

– Себя. Маленькую.

– Как это?!

– Пожалеть ту месячную малышку.

– Как?! Как я это сделаю?! – уже злилась Юля.

– Просто представь себя малышкой и пожалей! Это поможет тебе и убережёт несчастных зеленоглазых пареньков от твоего вожделеющего к ним альтер-эго!

– Что же ты сам себя пятилетнего не пожалеешь, раз такой умный?! – рассердилась Юля. – Ну-ка, скажи мне, что бы ты сделал с тем мальчиком пяти лет, скачущим вокруг маминого гроба?!

– Я бы сказал ему правду. – Тихо произнес Лёша. – Мама умерла, черт побери, ее больше нет, и не будет. Не улетела на небо, не уснула навеки, и не притворяется, что заболела. Она умерла. Я бы хотел, чтобы мне сказали правду. Дети не тупые животные, они все понимают.

– А если бы тебе тогда сказали правду, что бы ты сделал?

– Я бы плакал. Орал в голос. Закатил бы истерику. Может быть, даже по гробу бил. Может даже внутрь бы залез. Потрогал бы ее руку, ощутил какая она ледяная и тяжёлая, заметил, что мама цвета какого-то странного. Но и тогда я бы не поверил, что она мёртвая. Я будил бы ее, кричал, звал до хрипоты, но, так и не разбудив, осознал, что это конец. Ее нет. Я бы принял ее смерть и отпустил. Но я не сделал это вовремя, и мне пришлось ещё целых два раза любить и потерять, чтобы, наконец, отгоревать мамину смерть. Не сделал вовремя – целую жизнь потратил. А там, глядишь, по-другому бы все сложилось. Но напрасно об этом думать сейчас. Поэтому, ушастик, пожалей себя. Ты уже взрослая, поэтому стань мамой для той малышки. Бабуля твоя для этого явно не годится. Стань мамой сама себе, пожалей того младенца и не ищи извне тех, кто это сделает за тебя. Не сделают. У них свои маленькие дети внутри, которых жалеть надо. Такую важную миссию можно доверить только себе. Кто, если не ты?!

Юля вернулась домой обозленная и уставшая. Ей так надоело преследовать зеленоглазых, что теперь она испытывала глухое раздражение, почти ненависть к ним. Может, Лёша прав? Давно пора пожалеть малышку Юлю, и тогда ненависть утихнет?

Но фотография в рамке не давала покоя. Так хотелось, чтоб мама сама ответила на Юлины вопросы: не дедушка, не бабуля, не Леша – мама! Но изображение безучастно молчало, и тогда Юля схватила рамку и в сердцах швырнула об пол.

– Если умерла, так не маячь перед глазами! – прошептала она сквозь слезы.

– Юля, что случилось?! – спросил взволнованный голос дедушки.

– Рамку нечаянно разбила! – крикнула Юля, вытирая щеки. – Все нормально, я уберу.

Но она не желала ничего убирать. Злость поубавилась, Юля уселась прямо на пол, на осколки. Какая древняя, оказывается, рамка! Ей, наверное, лет двадцать, не меньше!

Тут Юле стало стыдно и даже страшно: разбитое стекло осколками льда усыпало пол и фото, на котором грустила юная мама.

9 глава

Юля осторожно вытащила фотографию из-под разбитого стекла и тихо охнула: на обратной стороне был приклеен сложенный вчетверо листок бумаги. Юля осторожно открепила его и развернула: целое письмо с маминой подписью! Неужели так бывает?! Юля, чуть не визжа от радости, расцеловала фото и прижала к груди. Собравшись с духом, еле-еле сдерживая тревогу и восторг, стала читать.

25 мая 1989 года. Последний звонок.

Помню тот день, как сейчас. Был четверг. Я жутко опаздывала, а мы только-только вышли из дома. Она шла неторопливо, а я постоянно хмурилась и волновалась, что опоздаю. Мы почти вышли к дороге, и тут у нее возникло желание меня сфотографировать. Я сказала, что не хочу, что опаздываю, к тому же целый день впереди. Уйма времени для фото. И опять я потерпела поражение. Она накинулась на меня, тяжёлой рукой дернула за плечо и разоралась на всю улицу, унижая: «что за девка несносная?! Неужели так сложно просто сфотографироваться?! Опять настроение испортила своими выкрутасами!»

«Выкрутасами» в ее понимании являлись моменты, когда я вежливо говорила, что не хочу делать то или иное, или отказывалась от чего-то.

Мне сейчас двадцать семь – на десять лет старше, чем на фото. В семнадцать лет я понятия не имела, что она не права. Я сгорала в тот момент от стыда и вины: мамаша устроила очередную демонстрацию, привлекая соседей. У меня и в мыслях не было противостоять ей. Я вынуждено встала посреди дороги и, опустив голову, глядела в землю, пока она довольно щёлкала фотоаппаратом…

Желание идти на линейку полностью пропало. Я стояла, буквально, пришибленная, с невыраженной злостью на лице, смешанной с дикой болью, накопленной за всю недолгую жизнь, от варварского к себе отношения. И ни права голоса: расстрел. И как меня не разорвало на части от годами невыраженного гнева! Когда по телевизору показывают страшные истории, где дочь придушила, или сын зарезал мать, жутковато звучит,